Сайт Максима Стефановича:
Фотосайт Максима Стефановича:
Курс по журналистике::
ДОМ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ
Эта книга рассказывает о последних днях Царской Семьи Романовых, убитых группой большевиков в ночь на 17-е июля 1918 года в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге. Книга стала результатом долгого скрупулёзного исследо- вания автором убийства Царской Семьи. Это - художес- твенная реконструкция событий столетней давности на основе архивных документов и выводов судебного следователя по особо важным делам при Омском окружном суде Н.А. Соколова, расследовавшего дело об убийстве отрекшегося от Престола Государя Императора Николая II и Его Семьи. Цель этой книги не только в том, чтобы в мельчайших деталях показать читателю цепочку событий, происходивших с Царской Семьёй в последний год их жизни в Царском Селе, затем в Тобольске и, нако- нец, в Екатеринбурге. По словам автора, одна из главных его целей - вызвать российскую общественность на диалог с глубоким пере- осмыслением событий той роковой ночи.
Часть I
Коптяки
Дремучий уральский лес, со всех сторон окруживший Исетское озеро и местные деревни, спал. Какая-то большая птица, резко и пронзительно крикнув, вылетела из чащи и, скользнув над макушками деревьев, исчезла в тёмно-синей предрассветной мгле, шумно захлопав крыльями. Невысокие крепкие сосны, ели, берёзы и лиственницы, неприступной стеной обступившие с обеих сторон коптяковскую дорогу, по которой едва различимым белым пятном двигалась одинокая крестьянская повозка, создавали ощущение таинственности…
Июль 1918-го года выдался тёплым, но утрами было по-прежнему свежо. Ёжась от утренней прохлады и покачиваясь на козлах «коробка», двадцатичетырёхлетний житель деревни Коптяки Верх-Исетской волости Екатеринбургского уезда Пермской губернии Николай Зыков, натянув вожжи, подгонял лошадь Савраску, зорко вглядываясь в предрассветную полутьму:
– Нн-о-о!
Прихватив с собой мать и жену, Николай торопился – в Екатеринбурге его ждали на призывном участке, куда он должен был явиться утром 17-го июля. У Настасьи же с Марьей был свой интерес – они хотели успеть продать на рынке, лежавшую в ивовых корзинах и переложенную травой, свежепойманную рыбу. Чмокая круглыми ртами с усиками, в корзинах, отливая медью, хватали воздух сазаны и карпы.
«Ну, вот, щас мамка с Марьей рыбы продадут, будет им деньга», - думал Николай, почёсывая пушистую окладистую бороду…
Лошадь бежала резво, обещая вознице лёгкую дорогу. Одно беспокоило Николая – заднее правое колесо телеги, скрип которого стал уж больно подозрительным.
Понукая Савраску, Николай, напевая старинную уральскую песню, время от времени, зевал - накануне он весь вечер провёл на берегу Исетского озера, вытягивая с мужиками тяжёлый невод, битком набитый рыбой. Выбрасывая на берег тяжёлых щук, сазанов и карпов, которые прыгали в траве, пытаясь вернуться в озеро, Николай радовался хорошему улову. Пока вычистили и скрутили невод, пока разобрали и поделили рыбу, разложив её по корзинам, пока развезли её по домам, уже стемнело. Спать Николай лёг уже после полуночи, успев лишь немного вздремнуть – через пару часов нужно было собираться в дорогу.
Жители Коптяков и близлежащих деревень ловили рабу не забавы ради. Для половины из них рыбный промысел был одним из основных видов заработка. Как и прочие коптяковцы. Не проходило недели, чтобы Зыковы хотя бы пару раз всей семьёй не сели потрошить стерлядь, язей, щук, карпов и линей, успевая подкармливать свежими рыбьими потрохами кур.
Мелочь Николай обычно отпускал, оставляя для еды и продажи только самую крупную рыбу…
Покачиваясь на козлах телеги и тихо напевая песню, Николай думал о скорой разлуке с женой, вызванной неожиданной мобилизацией, которую объявила новая советская власть. Всего через несколько дней он будет нести службу солдатом в гарнизонной караульной команде Екатеринбурга.
Николай вздохнул. Расставаться с молодой женой ему не шибко хотелось, но время было такое, что под бабьими юбками особо не спрячешься. В деревне только ленивый не говорил о наступлении белочехов, которые со дня на день должны были занять Екатеринбург. Но белые, которыми коптяковцев усиленно пугали заезжие красные комиссары, были ещё далеко. Страшнее были порядком обнаглевшие большевики, повадившиеся ездить в окрестные деревни из Екатеринбурга за дармовым «пушечным мясом». Не давая мужикам проходу, они силой загоняли крестьян в Красную Армию.
Николай вспомнил, как в начале весны от большевиков пострадал первый парень в их деревне Лёнька Стуков - весёлый рыжий малый почти двухметрового росту с руками-бочонками. Врагов у Лёньки не было в силу его природного богатырского сложения. Одним ударом по лбу он запросто глушил молодого бычка или вдрызг разбивал кочан капусты. Иногда, ради потехи, Лёнька, на забаву детворе, плёл из больших гвоздей «косы», гнул подковы и мял пальцами пятаки.
В тот злополучный день, когда пострадал Лёнька, в Коптяках неожиданно появились гости из Екатеринбурга – курчавый, с очёчками на носу, комиссар по фамилии Шац с тремя красноармейцами, набиравшие на службу в Советы мужиков из окрестных деревень. Подкатив на подводе к дому Лёньки, комиссар и двое красноармейцев, не спеша, слезли с телеги и направились к калитке.
Войдя во двор, комиссар громко спросил:
– Леонид Фёдоров Стуков тут проживает?
Лёнька, коловший в это время дрова, вытерев мокрый лоб, поглядел на незваного гостя голубыми глазами из-под густых бело-рыжих бровей:
– Ну, тут.
При виде вооружённых винтовками людей внутри Лёньки что-то невольно сжалось, но виду он не подал. В это время комиссар вытащил из папки бумагу и зачитал приказ Уральского облсовета о мобилизации в ряды Красной рабоче-крестьянской армии.
– И чего?
– Собирайся, с нами поедешь. Пять минут тебе на сборы.
– Не поеду, - буркнул Лёнька и, поставив чурку, богатырским ударом развалил её напополам.
– Как это не поедешь? – Комиссар удивлённо посмотрел на рыжего богатыря. – Ты что, про Красную армию не слыхал?
– Отчего ж не слыхал, слыхал. Только мне, господин хороший, хошь красные, хошь белые, всё одно.
– Это приказ Уральского облсовета и касается всех.
– А я не все, господин хороший, - с улыбкой ответил Лёнька. – Я сам по себе.
– Господ у нас в 17-м шлёпнули… Собирайся, тебе говорят, не то силком отвезём.
Ни слова не говоря, Лёнька положил топор и подошёл к комиссару. Усмехнувшись, он спросил, глядя на него сверху вниз:
– Ты? Меня?
Не спеша, Лёнька вытер руки о рубаху, потом быстрым движением подхватил комиссара под бока, легко, словно ребёнка, поднял его над землёй и, вынеся со двора, поставил за калиткой, с деланной серьёзностью сказав:
– Вот тут и командуй, а мне дрова колоть надо.
Игравшая рядом с домом Лёньки ребятня залилась смехом. Не удержавшись, засмеялись и красноармейцы.
– Отставить смех! – гаркнул комиссар. - Арестовать его!
– Так, товарищ комиссар, он же ничего не сделал…
– Молчать! Выполнять приказ!
– Есть, выполнять приказ! – нехотя, ответил небольшого роста рябой худощавый красноармеец, дав знак своему товарищу.
– А ты чего сидишь? – рявкнул Шац третьему красноармейцу, сидевшему в телеге. – Тебя приказ не касается?
Спрыгнув с телеги, возница схватил винтовку и вбежал во двор вслед за своими товарищами…
Переглянувшись, красноармейцы неуверенно вошли во двор, боязливо выставив вперёд винтовки. За ними во двор вбежал комиссар. Подтолкнув в спину рябого, он снова крикнул:
– Чего стоишь! Арестовать его!
Лёнька демонстративно засучил рукава и приготовился к драке, взяв топор. Не рискуя подойти к двухметровому мужику, один из красноармейцев, оглянувшись, спросил комиссара:
– Так как, товарищ комиссар? Зарубит же.
– Как, как? Так!
Вытащив из кобуры наган и направив его на Лёньку, комиссар прошипел:
– Брось топор!
Увидев в трясущейся руке комиссара направленный на него ствол пистолета, Лёнька почувствовал, как у него по спине струйкой потёк пот. Был бы на месте Лёньки кто другой, глядишь, всё бы закончилось тихо-мирно, но Лёнька не мог отступить – не тот у него был характер. Глядя на пляшущий в руке комиссара наган, Лёнька поддел его:
– Арестовать решил, а у самого руки трясутся. Чё ж ты с пистолетом-то на меня кидаисься, господин хороший? Я ж не зверь какой.
– Да потому что по-людски не понимаешь! Брось топор и живо на выход!
– Сказал, не пойду, значит, не пойду. Ежели б ты по-человечески, я б, можа, и подумал, а так, извиняй. Работы много.
Сжав тонкие, побелевшие от ненависти, губы, комиссар сделал шаг вперёд и схватил Лёньку за рукав. В следующее мгновение Лёнька сунул комиссару своим кулачищем в зубы и пробасил:
– А ну проваливайте с моего двора, гости дорогие, а не то по кускам выкину!
Отлетев на пару метров, комиссар сел на землю, обхватив руками зашумевшую голову. Глянув на Шаца, рябой, на лбу которого проступила крупная испарина, сорвавшись на фальцет, закричал:
– Положь топор, дурак! Положь! Стрелять буду!
В этот момент к Лёньке подбежала его жинка Нюра. Схватив мужа за руки, она заголосила тонким голосом:
– Лёнечка, родненький, положь топор-то, убьют жа! Ну, положь!
Отодвинув жену, Лёнька, не сводя глаз с направленных на него винтовок, чуть слышно ответил:
– Нюра, иди в дом.
– Не уйду-у… Убьют ведь тебя, дурака, - взахлёб запричитала Нюра.
Обняв жену, Лёнька поцеловал её в макушку и чуть сильнее подтолкнул ко крыльцу:
– Иди, кому говорят. Сами разберёмся.
Прикрыв рот ладонью, Нюра, глухо воя и то и дело оглядываясь, пошла в дом. Тем временем, комиссар пришёл в себя. Тяжело поднявшись с земли и, сплюнув вместе с выбитыми зубами тягучую кровавую слюну, Шац просвистел сквозь появившуюся в зубах «форточку»:
– Ну, ты у меня об этом пожалеешь.
Вытянув руку с наганом, комиссар нажал на курок, выстрелив непокорному коптяковцу под ноги. Лёнька отпрянул, невольно растерявшись. Воспользовавшись заминкой, красноармейцы окружили мужика. Более удобного момента для нападения на норовистого коптяковца не было. Замахнувшись, рябой с силой двинул прикладом Лёньку в широкую спину. Словно по команде, двое других красноармейцев тут же ударили мужика прикладами в живот. От боли Лёнька согнулся напополам. Его повалили и стали пинать ногами.
– Прекратить! – заорал Шац, но, вошедшие в раж, красноармейцы продолжали пинать Лёньку, разбив ему голову ботинками.
– Прекратить, я сказал!
Шац оттолкнул своих помощников от лежащего в крови Лёньки:
– Хватит с него. Тащите его в телегу.
Лёньку живо скрутили, связав руки за спиной возовой верёвкой, потом, приведя в чувство, подняли, подняв на ноги, и погрузив в телегу, увезли. Больше рыжего богатыря никто из коптяковцев не видал…
Вспомнив об этом случае, Николай, догуливавший на вольных хлебах последние часы, почувствовал, как его тело покрылось мурашками - уже вечером он будет красноармейцем. Мысль о том, что его могут заставит кого-то крутить, как Лёньку Стукова, заставила Николая на время переключиться на дорогу.
Поглядывая на дремавших на сиденье мать и жену, Николай молил Бога только об одном – лишь бы их не тронули белые, которыми уже неделю пугали коптяковцев верх-исетские большевики…
До рассвета оставалось несколько часов. В лугах разлилась тишина, в которой отчётливо был слышен топот савраскиных копыт, да изредка слышалось далёкое ржание коней сенокосцев. Ещё немного, и солнце, поднявшись над горизонтом, осветит далёкие Уральские горы, Чёртово городище, реки и озёра, деревню Коптяки, богатые травами покосы, на которые вот-вот потянутся на телегах местные крестьяне, Исетское озеро со скалистым Соловецким островом и рыбацкие лодки.
Впереди было двадцать долгих вёрст до Екатеринбурга, а потому Зыковы выехали почти затемно, часа в три, чтобы успеть проводить Николая. Разбуженная топотом конских ног, стайка серых куропаток, спавшая у обочины Коптяковской дороги, пришла в движение. Сбившись в кучу, куропатки испуганно завертели головами, толкаясь и семеня лапками. Вытянув шеи, птицы с тревогой стали глядеть туда, где в тёмно-синей мгле, скрипя старыми ободьями, ехала телега с коптяковскими крестьянами.
Едва только телега подъехала ближе к куропаткам, стая резко поднялась и, полетев низко над травой, с характерным звуком скрылась в сосняке, перепугав Николая и разбудив мать с женой:
– Фр-р-р-р-р!
От неожиданности Николай вздрогнул:
– Тьфу ты, племя бесовское! Пошто ж из-под ног-то летают? Вот же нечистая сила!
Настастья решила подшутить над сыном:
– Глянь-ка, Марья, а Колька-то наш чуть в порты со страху не наделал! Как теперя с такими портами в армию, а?
Лес огласился звонким бабьим смехом, всполошив, спавших в кронах деревьев, птиц.
Николай улыбнулся в усы, сдвинув картуз на затылок. Он уже начал скучать по беззлобным шуткам жены и матери. Впереди Николая ждала невесёлая и скучная солдатская служба – там не до шуток…
– Слышь, Коль, - вдруг, окликнула Николая супруга.
– Ну, чего тебе?
– Как думаешь, тебя надолго, в армию в эту?
– А я-то почём знаю. Как все, так и я.
– Ты хоть пиши нам иногда.
– Так напишу, поди, ежели время будет…
Некоторое время Зыковы ехали молча. Стало немного светлее. На небе заалели полоски облаков.
– Ветер будет, - подумал Николай.
Вскоре показался большой покос, принадлежавший верх-исетским жителям Семёну Карлукову и его жене Афанасии Степановой, сдававшим покос австрийцам, косившим на этом участке траву ещё с 15-го июля. Оперевшись на косы, австрийцы с любопытством посмотрели на проехавшую мимо них телегу, и снова принялись косить.
Проехав первую своротку, которая вела к руднику, Зыковы добрались до урочища Четыре брата, находившегося в четырёх с половиной верстах от Коптяков. Название урочища пошло от четырёх сосен, некогда росших у дороги, и сломанных невероятной силы ураганом, оставившим от них лишь два пня…
Вдруг утреннюю тишину нарушил непонятный шум, усиливавшийся с каждой секундой. В том, что впереди ехали конные, не было никакого сомнения. Николай, с которого мгновенно сдуло остатки сна, невольно насторожился, подумав: «Кого это ещё принесло сюда в такую рань?»
Проехав несколько сажен, Зыковы увидели впереди силуэты нескольких верховых с ехавшими позади них двумя телегами, в каждой из которых было по одному человеку в длинных куртках из серого солдатского сукна, какие обычно носили верх-исетские рабочие. Тот, что ехал в первой телеге, сидел лицом к востоку, а другой – в обратную сторону. Рассмотреть тех, кто был в телегах, Николай не смог по причине того, что было ещё темно.
Телеги ехали шагом. Со стороны Николаю показалось, что в них лежит что-то, накрытое пологами. В лесу было хоть и сумрачно, но Николай успел разглядеть, что в первой телеге на пристяжке лошадь была рыжей масти, а в корню – карей. За телегами Николай заметил автомобиль.
– Интересно, кто это, - подумал Николай, внутри которого шевельнулось неприятное предчувствие.
Увидев всадников, Настасья негромко окликнула сына:
– Коль, а кто это там? Не коптяковские?
– Пока не знаю. Может, наши, может, верх-исетские. Вы тут пока посидите тихо, мало ли.
Николай ещё не знал, что его тревога была не напрасной. Стараясь сохранять спокойствие, он продолжил движение, легонько понукая Савраску. Пытаясь разглядеть верховых, Настасья, вытянув шею, присела на край сиденья.
До обоза оставалось сажен двадцать пять, не больше, как, вдруг, ехавшие впереди двое верховых заметили Зыковых. В следующую секунду, хлёстко стеганув лошадей по бокам, они, отделившись от остальной группы верховых, помчались по направлению к коптяковцам.
Одного из верховых, плотного, бритого, с чёрными усами, того, что был в матросской одежде и ехал впереди, Настасья признала сразу. Это был рабочий чугунно-плавильного Верх-Исетского завода Степан Ваганов, которого боялись многие. Ваганов был большевиком, добровольно сотрудничавшим с местной «чрезвычайкой». Коптяковцы поговаривали, что был он там у них в должности палача. Правда это была или слухи, Настасья доподлинно не знала, но знала другое – дыма без огня не бывает.
Другого верхового Настасья признать не успела…
Подскакав к Зыковым, Ваганов, крутанув затанцевавшего коня, заорал не своим голосом, метнув на Николая полный ненависти взгляд:
– А ну, заворачивайтесь назад! Быстро-о!
Николай хотел, было, спросить, что случилось, но Ваганов уже вытащил револьвер, направив его на перепуганного коптяковца:
– Кому сказал, заворачивайтесь!
Решив, от греха подальше, не связываться с разъярённым матросом, Николай, сердце которого заколотилось где-то в горле, сильно натянул поводья, резко завернув свой «коробок» в обратную сторону так круто, что телега чуть не опрокинулась. Стеганув вожжами Савраску, Николай крикнул:
– А ну, п-пошла! П-пошла, милая!
Словно почуяв беду, лошадь с ходу взяла разбег, помчав Зыковых в деревню. Тем временем Ваганов, скача рядом с телегой Зыковых, продолжал орать, размахивая револьвером над головой Николая, молившего Бога только о том, чтобы ему с мамкой и женой остаться в живых:
– Не оглядываться!
Сопровождаемая большевиками телега, гремя и подпрыгивая на колдобинах, неслась, грозя вылететь с дороги. Настасья с Марьей притихли, вцепившись в сиденье и друг в друга. До боли стиснув руку свекрови, Марья едва слышно спросила Настасью:
– Чего теперя будет-то?
– Молчи, Марья, Христом Богом прошу, - цыкнула на невестку Настасья, сердце которой подсказывало ей сидеть смирно. Сейчас любое неосторожное слово могло закончиться расстрелом без суда и следствия. Сколь таких случаев было за минувший год с тех пор, как в Петербурге большевики шалить начали. Пойдут коптяковцы по ягоду, глядь, а в чаще в кустах убитые в одном исподнем. Кто такие, поди, узнай. С приходом к власти большевиков коптяковцы быстро научились держать язык за зубами…
В какой-то момент Настасье показалось, что верховые отстали. Из бабьего любопытства она решила оглянуться. Заметив это, чуть приотставший от Зыковых Ваганов, тут же подскакал к телеге и, направив на Настасью револьвер, закричал ещё пуще:
– Кому сказал, не оглядываться, вашу мать! Пристрелю!
Закрыв лицо руками, Настастья испуганно втянула голову в плечи, ещё больше вжавшись в сиденье телеги. Будь другой случай, Николай намял бы бока этому матросику, но сейчас сила была на стороне Ваганова. Сопровождаемый большевиками Николай, что есть сил, продолжал гнать Савраску обратно в Коптяки. Время от времени, Ваганов продолжал кричать:
– Не оглядываться, граждане! Не оглядываться!
Доскакав до стлани, за которой начинался Большой Покос, верховые чуть приотстали, проскакав за Зыковыми ещё примерно с полверсты, после чего, немного помедлив, повернули назад.
Не смея обернуться, Николай, думавший только о том, чтобы его старая Савраска по дороге не отдала Богу душу, продолжал гнать уже взмыленную лошадь в Коптяки, гадая, кто же это повстречался им в лесу, и что вообще происходит на Коптяковской дороге в такой ранний час. Вспомнив про других верховых, Николай решил, что это идёт красное войско, а раз войско, значит, бой у Коптяков будет. Иначе никак.
В двух верстах от деревни навстречу Зыковым попался коптяковец Фёдор Зворыгин, не спеша, ехавший в Екатеринбург на базар вслед за Зыковыми. Поровнявшись с ними и увидев перепуганного Николая, Фёдор крикнул:
– Колька, чего у тебя случилось-то?
Чуть притормозив лошадь, Николай на ходу крикнул Фёдору:
– Ой, дядя Фёдор, не езди дальше! Там нас прогнали! Какой-то револьвером грозился и кричал: «Не оглядывайтесь, а то пристрелю!»
Ничего не понимающий Фёдор, поглядев туда, откуда нелёгкая вынесла ему под ноги Зыковых, от греха подальше повернул телегу и, хлестанув лошадь, помчал в Коптяки…
К тому времени стало заметно светлее. Деревня готовилась к своему обычному трудовому дню. Коптяковцы уже встали, гремя вёдрами, топорами, косами, брякая калитками и дверями. Залаяли собаки, запели петухи, зафыркали кони, требуя у хозяев воды, во дворах зазвенели колокольчиками детские голоса. Запрягая в телеги лошадей, деревенские готовились выезжать на покос.
Вдруг, разогнав, захлопавших крыльями, куриц с лежавшими в лужах поросятами, в улицу влетел «коробок» Зыковых. Промчавшись мимо Гаврилы Алфёрова, Николай закричал на всю улицу:
– Убегайте из Коптяков! Там орудия везут, сюда войско идёт! На трёх лошадях чего-то покрытое пологами везут!
Не разобрав слов Николая, коптяковские бабы с тревогой в глазах проводившие промчавшуюся мимо них телегу, испуганно зашептали промеж собой:
– Видать, чего-то у Зыковых приключилось. Гляньте, как Колька гонит.
Выскочив из «коробка» у своего дома, Николай, Настасья и Марья, со стороны показавшиеся деревенским полоумными, помчались по дворам. Размахивая руками, Николай побежал по улице с криками:
– Уходите! Уходите все! Войско в деревню идёт!
– Войско идёт! – эхом пронеслась по дворам тревожная новость, тут же облетевшая Коптяки.
Тем временем, подобрав подола юбок, Настасья с Марьей, уже бежали по дворам ближайших соседей, рассказывая им историю о «войске», встреченном ими на дороге у рудника. Вскоре на улице организовалось что-то вроде стихийного общего собрания. Прошло всего несколько минут, а вокруг Настасьи с Марьей уже шумела пёстрая толпа, которой не терпелось узнать у всполошенной Настасьи, что случилось.
– Говорю вам, войско к нам идёт!
– Да что за войско-то, Настасья? Говори толком, а то одну суматоху наводишь, - всполошился сосед Зыковых Николай Швейкин, на дух не выносивший пустой бабьей болтовни.
– Ну, я и говорю, - продолжила Настасья, поправляя сбившийся платок, - как только мы доехали до Четырёх Братьев, саженях в триста от рудника нам войско попалось, а сзади чего-то везут в автомобиле. Тут к нам матрос Верх-Исетский Ваганов подлетел на коне, и давай нас костерить матерно, чтобы мы скорей назад гнали: «Застрелю!» - кричит, а сам пистолем у моего носа размахивает. Испугались мы здорово и повернули назад.
Мужики забеспокоились. Верх-исетского рабочего Степана Ваганова, работавшего комиссаром у большевиков, знали все. Где он появится, там обязательно жди какой-нибудь неприятности. По всем приметам, дело, в которое вляпались Зыковы, простому мужицкому уму было непонятное и необъяснимое. Тут всё нужно было обдумать спокойно, без бабьих ахов и охов, которые лишь наводили лишнюю панику в деревне. Всем на покос надо, а тут какое-то войско. Может, блажит Настасья? Ну, не могут же все трое Зыковых враз заблажить? Видать, чего-то увидали, не разобравшись, а чего, сами не поняли. Может, шуганул их кто ради забавы, а те и рванули в деревню. С перепугу, известное дело, всякое померещиться может.
– Погоди, Настасья, народ пужать, - на полуслове оборвал Настасью Николай Швейкин. – Может, ты перепутала чего?
– Вот те крест, своими глазами видала, - перекрестившись, чуть не крикнула Настасья. – И войско видала, и обоз! Чтоб мне на этом месте провалиться!
– Ну, и дела, - выдохнул Николай, поглядев на растревоженных коптяковцев, в глазах которых появился страх. – Чего делать-то будем, мужики? На покос пойдём, али войско ждать будем? Давайте решать.
Стоявшие рядом Николай Папин, Пётр Зубрицкий, Степан и Гаврила Алфёровы, Николай и Василий Логуновы и Степан Бабинов почесали бороды, крепко задумавшись – такого в деревне ещё не было.
– А чего решать, коли ничего толком не понять, - сказал за всех Пётр. – Думать надо. История больно путаная.
Чтобы прояснить ситуацию, мужики решили сходить к Николаю Зыкову, авось он чего путнее скажет, но Колька Зыков сказал то же, что и Настасья:
– Только мы большой покос проехали, к Четырём братьям стали подъезжать, а встречь нам трое верховых. Кричат: «Заворачивайтесь назад!» - Я стал «коробок» заворачивать, а бабы назад оглядываются. Тут один кричит: «Не оглядывайтесь!» - Всё револьвером над моей головой размахивал и обещал пристрелить, а там по дороге орудия везли. Ну, я и погнал лошадь, а те – за нами, всё провожали по дороге и не дозволяли оглядываться.
Большего от насмерть перепуганного Кольки Зыкова, которому со страху привиделись даже «орудия», в тот день мужики ничего не добились…
Выйдя на улицу, коптяковцы закурили. Такой задачки им ещё не приходилось решать. Рассказ про войско не давал им покоя. Мужикам было боязно, но каждому не терпелось узнать, что за войско такое идёт. Докурив, Швейкин раздавил ногой окурок, потом поглядел на своего соседа Николая Папина и решительно сказал:
– Всё одно помирать, что сейчас, что потом. Пойдём, Колька, по крайности, узнаем, что там за войско такое. Когда ещё оно сюда придёт, а нам на покос надо.
– Ну, пошли, коли такое дело. Гуртом оно завсегда легче.
До полудня было ещё далеко, а уже вся деревня гудела от горячих новостей, привезённых в Коптяки Зыковыми. Больше всех баламутила воду местная сплетница и «пройдоха» Павла Бабинова, одной из первых примчавшаяся на дачу, в которой уже несколько дней жил поручик Шереметевский. Буквально влетев в избу, Павла с порога запричитала:
– Ваше благородие, беда! Бежать вам надобно!
– Что случилось, Павла, какая беда? Говори толком, – попробовал успокоить бабу поручик, но та продолжала причитать:
– Войско к нам идёт! Точно вам говорю! Сама не видала - люди говорят, а они зря не скажут. Настатья Зыкова нынче поутру у рудника своими глазами это войско видала. Обоз у них там какой-то и, вроде, артиллерия.
– Ты ничего не путаешь? – с некоторым недоверием спросил Павлу поручик, хорошо знавший умение коптяковских баб сплетничать, придумывая то, чего отродясь не могло быть.
– Зря вы мне не верите, ваше благородие, - с обидой в голосе сказала Павла. – Я же как лучше хочу, чтобы вас уберечь.
– Ну, прости меня, Павлуша, - приобнял бабу поручик. - Спаси тебя Господи. Не серчай. Иди-ка пока домой, а я сам всё получше разузнаю.
– Ага… Ну, я тогда побежала, ваше благородие.
– С Богом.
Проводив Павлу, поручик задумался. Он понимал, что в рассказе коптяковской бабы было много сумбура, но на пустом месте такой сумбур появиться не мог. «Видно, местные в лесу точно что-то видели», - подумал Шереметевский. – «Неужели большевики от города отступают и к Коптякам идут, выбирая позицию для боя?»
Решив получше разузнать ситуацию, поручик быстро собрался и поднялся на горку над Коптяками, решив разведать ситуацию. Время шло, но никаких перемен не было – вокруг ничто не говорило о наступлении красных. Было по-прежнему тихо и спокойно.