КАМЕННАЯ РЕКА

 

Ну, вот и привал. Позади 15 километров. Для отдыха минут тридцать – не больше. В горах день заканчивается быстрее, нужно успеть до избушки засветло, а впереди еще несколько переправ через горную реку Сакукан, шум которой был слышен за несколько километров.

 

Даже не мешком и не камнем – срезанным колосом падаю на мох и плевать, что обо мне подумают остальные. Какое-то время лежу бревном, не подавая признаков жизни. Сердце бьется даже не в груди - в висках, которые угрожают лопнуть. Высота, на которую мы взобрались, достойна уважения. Это еще не 2000 метров, но 1000 точно. Отсюда уже хорошо видны знаменитые чарские пески, тонкой ниткой протянувшиеся по тайге и Новая Чара.

 

Пока я лежу, изображая спящую царевну, Ольга делает снимок и показывает мне рожицу. Ей хорошо – она шла налегке, но тоже вымоталась. Нет, все-таки молодец этот научный сотрудник! Ни пикнула, ни охнула. Редко кто из нынешних ученых соглашается променять городской уют на тяжелые эвенкийские будни. Ладно, полежал и будя.

 

Тем временем, Юрич с Антоном уже развьючили оленей и развели дымокур. Еще немного и вот уже в котелке закипела вода, которую набрали из небольшого горного озерца. Руки у Юрича быстрые, ловкие, только мелькает посуда. Минута и вот уже на импровизированном столе из клеенки лежат консервы, нарезан хлеб и в кружках дымится чай.

 

Отдохнув, заливаем костер, и наша экспедиция вновь отправляется в путь. Шум Сакукана, отражаясь от гор, с каждой минутой становится все громче, отдаленно напоминая шум московской кольцевой автотрассы. Еще пара перевалов, и мы уже начинаем почти перекрикивать друг друга, хотя Сакукан все еще невидим. Последний нырок с почти отвесного склона, и мы вываливаемся, другого слова не найти, в ущелье. Перед нами – каменная река. Здесь когда-то бежал рукав Сакукана, но потом река гульнула, изменив русло. Название Сакукан в переводе с эвенкийского звучит как «глухое, непроходимое на оленях место». Здесь и впрямь трудно пройти и легко заблудиться, переломав себе ноги на круглых белых камнях. Эти каменные шары – повсюду.

           

Солнце уже закатывалось за горы, когда мы вышли на берег Сакукана. Пока я с Ольгой перепрыгивал с камня на камень, успевая делать снимки, Юрич со своей малолетней командой уже заметно оторвался от нас и успел развести дымокур. Мы подошли к оленям и сразу к воде. Вода в Сакукане – чистая слеза, дающая необычный сине-зеленоватый оттенок. Ею невозможно утолить жажду, такая вкусная. Видя, как мы с Ольгой глотаем слезы Сакукана, Юрич делает нам замечание:

 

- Вы сильно-то не налегайте. Вода - с ледников, еще простудитесь, а вы сейчас горячие.

           

Тем временем, Мальчакитов приглашает нас пройти обряд очищения…

 

 

 

                                       Часть вторая

 

 

                                                              (продолжение)

 

                                                                    Избушка

 

Сакукан, вылизывая белые валуны, гремел на всю округу всеми своими перекатами, давая нам понять, чей голос тут главнее. От ледяной воды ощутимо тянуло прохладой, дающей силы. У нас было несколько минут для того, чтобы освежиться и вновь отправиться в путь. Солнце уже село за вершины гор, окрасив в немыслимые ало-оранжевые цвета облака. Скоро станет темно, а до нижней избушки идти еще километров пять-семь. Успеть бы до темноты, ведь впереди несколько переправ через горную реку.

 

Пятилетний Глебка с сестрой Кариной где-то раздобыли ягель и уже тащили его к костру, а Антон и Герман ломали через колено сухие ветки вынесенных на берег Сакукана деревьев. Облачка мошки и комарья гудели в вечернем воздухе, хорошо просматриваясь на фоне гаснущей вечерней зари. Словно черная пыль, тысячи насекомых кружили вокруг нас, но не смели садиться – репелленты и дым делали свое дело. Тем временем, Юрич уже приглашал нас к дымокуру на обряд очищения:

 

- Эй, туристы, идите сюда. Мы входим в ущелье. На этом месте мы всегда проводим обряд очищения. Щас будем ваших микробов травить. Очистимся и пойдем к избушке. Это чтобы медведь нас не обидел с росомахой, чтобы вы не заболели. Хорошенько дымокурьтесь.

Единственные, кого не пришлось уговаривать проходить обряд очищения, были олени. Пара самцов и маленькая белая самочка, которой днем позже Ольга дала имя Берегиня, улеглись прямо перед костром, из которого щедро валил густой белый дым. Искры от ягеля, брошенного в огонь, легко поднимались ветром и возносились вверх, где быстро гасли, уступая место другим искрам - первым звездам, загорающимся на вечернем небе.

 

…Ну, вот и первая переправа. Сакукан ощутимо врезается нам в сапоги, будто испытывает нас на прочность – слабо, туристы? Это вам не по городским лужам чапать. Перекат мелкий, по колено, но быстрое бурное течение словно старается опрокинуть нас. Идем прямо за оленями – след в след; олени хорошо чувствуют дно. Быстро переходим реку, балансируя на каждом камне. Через сто метров новый перекат, потом еще один. И, наконец, самый последний, давший нам прикурить. Тут вода выше колена, почти по пояс. Течение такое, что просто сносит. Кто-то из эвенков отдает болотники Ольге. Локоть в локоть она с трудом переходит перекат, клещем вцепившись в маленького Германа.         Настала моя очередь штурмовать Сакукан. Сапоги явно не помогут - маленькие, а вода – лед. Гляжу на Антона, на миг заколебавшись. Антон только подбадривает:

 

- Перетерпеть надо и быстро идти. На берегу воду из сапог выльешь, и будет хорошо.

           

Эх! Была, не была! Беремся друг за друга и вместе с последним вьючным оленем, входим в воду, как нож в масло. Ноги обожгло ледяным холодом. Мгновенно вспомнилось зимнее купание на Читинке на Крещение. Что-то похожее. Быстро делаю широкие, уверенные шаги, не чувствуя пальцев, и вот он, берег. Тут же выливаем с Антоном воду из сапог, и экспедиция продолжает путь.

 

 

                                                          Букаян

   

        

Мы шли уже больше часа, хлюпая сапогами, в которых чавкали «слезы Сакукана». К тому времени над тайгой уже поднялся сырой туман. Тропа, и без того трудно проходимая из-за каменьев и корней, поваленных деревьев и чепуры, в темном лесу казалась совершенно непролазной, но спрашивать Юрича, когда будет заветная стоянка, не хотелось никому – так проще идти. Было уже почти совсем темно, когда Мальчакитов громко сказал, чтобы было слышно всем:

 

- Метров через двести избушка!

           

Маленький деревянный домик вынырнул из синей черноты внезапно, словно из какой-то сказки. Окруженный сизым облаком дыма от костра, он казался немного таинственным. Судя по радостному лаю Балу и Рыжего, они увидели кого-то из знакомых.

 

- Это они Букаяна увидели, – говорит мне Юрич.

 

Переспрашивать, кто такой Букаян, я как-то не решаюсь. Да и ни к чему это, все равно сейчас его увижу.

 

У избушки нас встречает высокий седой эвенк. Это Букаян – оленевод, в прошлом депутат районного совета.

 

- Ну, здорово, ребяты! Как дошли?

 

- Нормально, - за всех отвечает Юрич.

 

- Ну, тогда давайте сушитесь, и есть будем.

 

Букаян живет в избушке все лето до самых холодов. Он давно привык к такому образу жизни. У него есть олени, пес Рыжий и радиоприемник. Иногда Антон приходит. Иногда медведь заглядывает, но с уважением, без хулиганства. Никто не мешает. В общем, нормально для человека, который разменял уже седьмой десяток.

           

После восьмичасового перехода не хочется даже двигаться. Падаем, кто где. Я скидываю рюкзак и приземляюсь на ступеньки избушки, как терпящий бедствие самолет во время аварийной посадки – с разгона камнем. Примерно также приземляется и Ольга. Ладно, Глеб, Карина и Наташа - они ехали на оленях, поэтому были свежее. Но Антон, Герман и Юрий Юрьевич словно и не уставали, отмахав вместе с нами двадцать километров по таежной тропе. Вот они – эвенки! Днем позже, разговорившись с Германом, я с удивлением узнаю, что мой собеседник периодически ходит по 140 километров за два дня по горам.

 

- А как иначе? – говорит Герман. - Куда олень, туда и мы. Я как жену похоронил, так и хожу за оленями. Это моя семья. Раньше был бригадиром оленеводческой бригады. Потом все распалось. Сейчас поработаю с Юричем, а там куда-нибудь пристроюсь. Я все могу – могу с деревом работать, с металлом, могу печь сложить, дом построить.

 

Этот разговор будет непростым, но это будет на следующий день, а пока мы сидели у костра, грея продрошие ноги. Стало совсем темно, и мы все перешли в избушку. В свете фонарика быстро находим продукты. В считанные минуты слабо освещенная избушка превращается в уютную столовую. Загремели ложки, захлюпала ребятня, втягивая в себя китайскую лапшу. В это время я достал свой Canon и начал снимать происходящее. В какой-то момент в кадр попадает Букаян, и вдруг я слышу:

 

- Парень, а ты почему меня снимаешь? Я тебе не разрешал.

 

Моя вялая попытка объяснить старому эвенку, что я журналист, что эти снимки войдут в научную работу, в будущую книгу о нашем походе и прочий лепет были вмиг разбиты горячим возмущением Букаяна:

 

- Слушай, парень, ты почему такой бестактный, а? Я что, зверь в клетке, это зоопарк, по-твоему? Да ты самый настоящий городской дикарь. Ты какое право имеешь вторгаться в нашу жизнь со своим фотоаппаратом? У меня такое чувство, что ты впервые видишь живого эвенка. Пришел тут, накинулся!

           

С каждой фразой Букаян накалялся, как плита, поставленная на самую большую мощность. Я понял, что совершил какую-то нелепую, но весьма серьезную ошибку. Я попытался решить вопрос с помощью Мальчакитова, но мои знаки Юрию Юрьевичу не возымели никакого действа – эвенк молча пил чай, не глядя на меня. Ситуация могла привести к срыву если не экспедиции, то общения с оленеводами точно. Я применил весь свой журналистский опыт, всю свою природную изворотливость, чтобы успокоить Букаяна. Я действительно, сожалел о случившемся. Позже я много раз думал об этом моменте, который в один миг научил меня уважению к культуре и традициям других людей и, тем более, других народов. Просто когда-то у эвенков было поверие, что фотограф забирает душу у человека. Правда это или нет, я не могу утверждать, но фотографироваться эвенки не любили долго, да и сегодня особенно не стремятся попасть в объектив фотокамеры.

 

 

                                             Мы приглядываемся

 

           

Букаян, попросивший называть его дядей Володей, понемногу стал оттаивать и вскоре долгожданный мир воцарился в нашем пристанище. Теперь можно было оглядеться. Избушка, в которой мы поселились, была невысокой, с тремя маленькими окошечками. Ее нехитрое убранство подчеркивает суровый быт оленеводов. Стол, два топчана, в углу – железная печка с трубой. На подоконнике – капсюль от патрона, самодельный календарик и зажигалка. Нож, пара ложек, вилка и огарок свечи на металлической крышке от банки.

 

Слева от двери на ниточке - три полупрозрачных мешочка с каким-то порошком внутри. Мешочки оказались зобами рябчиков. Зоб рябчика эвенки заваривают, когда заболевают.

Окончен ужин. Можно готовиться ко сну. Часы показывают половину двенадцатого. Вскоре Антон приносит для нас с Ольгой с чердака избушки большую белую оленью шкуру, которая стала нашей кроватью. Место нам определили у порога, но мы были страшно рады этому – спать в палатке было и небезопасно, и холодно. Вместо нас в палатку отправились Герман и Атон. Маленький Глебка и Юрий Юрьевич легли слева от двери на верхний топчан, Каринка с Наташей расстелились внизу, а Букаян лег на топчан справа. Балу и Рыжий остались на улице стеречь покой хозяев тайги.

           

…Утро следующего дня прошло в работе и повседневных заботах эвенков. После обеда идем дальше в горы на верхнюю стоянку в юрту, нужно многое успеть сделать. Здесь, в горах Кодара, как-то не принято сидеть, сложа руки, почитывая книгу или любуясь горным пейзажем. Пока одни разводят дымокур, другие готовят пищу и колят дрова, третьи носят воду и сушат белье. Своя работа есть и у собак – они охраняют нас, причем, вполне профессионально, своевременно давая знать о приближении какого-то зверя или зверька.

           

Все, что мы хотели увидеть, о чем не раз читали в книгах и научных статьях, мы увидели воочию. Вот, прижавшись к лиственнице, стоят большие нарты – по-нашему просто сани, только березовые, на которых спустя каких-то два месяца эвенки будут кочевать по льду Сакукана на верхнюю стоянку на реке Няме. Рядом с нартами нашло себе место нехитрое устройство для выделки шкур. Чуть дальше виднеется настил для разделки мяса и чистки костей. К костям у эвенков особое отношение – они не должны валяться на земле, иначе не будет удачи в охоте. У избушки на стволе дерева – умывальник. Прижавшись к стене избы, стоят удочки. На чердаке хранятся широченные лыжи, рога изюбрей, шкуры, продукты и арканы из сыромятной кожи, которые эвенки плетут в четыре «нити». Сейчас арканы твердые, как камень, но когда необходимо, их смазывают салом, растягивают и используют для ловли оленей в стаде.

 

Здесь есть даже турник. Все очень экономично, просто, но, в то же время, необходимо. Пока Антон, засучив рукава, печет эвенкийские лепешки, а Наташа варит суп с олениной, мы продолжаем свою экспедиционную работу, делая снимки, записывая небольшие видеоролики и заполняя полевые дневники ценным фольклорным материалом. Наши диктофоны постоянно включены. Поначалу они немного смущали эвенков и, порой, нам просто приходилось их прятать по совету Наташи, также собирающей материал для своей диссертации по эвенкам. Но вскоре эвенки перестают замечать наши «жучки». Слово за слово, и вот уже в диктофонах остаются эвенкийские народные сказки, поговорки и отдельные слова, которые мы стараемся быстро запоминать. Дюкча – юрта. Камусы – шкура, снятая с ног оленей от колена до копыта (используется для пошива унтов). Игагья – деревянный плоский ящичек из бересты для посуды. Ламба – сума для перевозки вещей на оленях. Сайба – избушка на двух или четырех «ногах», строящаяся на обдуваемом месте для хранения продуктов, шкур и скарба охотников. Имат – «быстрее». Кук – не просто слово, а целое понятие, с которым у эвенков многое связано. Эвенки говорят «кук», когда едят такамин - блюдо из мяса медведя. По-русски это слово-выражение звучит примерно как «это не я тебя убил. Прости».

 

 

                                        Часть третья

 

                                                  (окончание)

 

                                                   ТЕТРАДЬ

 

 

Разговоры о том, что нам предстоит пойти «на верхнюю юрту», я слышал еще в Чаре. Месяцем ранее мне довелось побывать на фестивале этнической музыки «Саянское кольцо», участниками которого были также и эвенки. Те юрты, которые я видел там - обложенные шкурами и украшенные яркими национальными орнаментами, значительно отличались от той, в которой мне пришлось жить в горах Кодара.

 

Юрта по-эвенкийски звучит как «дюкча». Но до нее мы доберемся через три с лишним часа, а пока я, Юрий Юрьевич, Герка и Антон, включая наше небольшое оленье стадо в восемь голов, снова шли по извилистой таежной тропе. Так уж случилось, что моя супруга и одновременно коллега по журналистско-научному цеху Ольга осталась на зимнике.

 

Накануне Ольга сбила себе на камнях Сакукана ноги. Сбила до кровавых мозолей. Узнали мы об этом только за час-полтора до отправления на дюкчу. Ольга молчала до последнего, надеясь на чудо – думала, что сможет идти. Но чуда не произошло: боль от мозолей оказалась слишком сильной. С такими повреждениями дальше километра не пройти, а на дюкчу чапать километров десять.

 

После короткого совещания решаем оставить девчонок на зимнике. Наташа расстроилась, но смирилась, а Каринка, до последнего надеявшаяся на поездку с нами, не выдержав, разревелась, обняв ничего не понимающего пса Балу. Было видно, как сожалеет Юрьич, пообещавший в Чаре Каринке большое приключение, но в тайге рисковать нельзя.

 

Просушив слезы, Каринка успокаивается, а Ольга и Наташа в голос обещают ей, что без мужиков в избушке скучно не будет – Букаян говорил, что на рыбалку поведет, да и голубицы вокруг хватает…

 

Не присаживаясь на дорожку, как это принято у русских, мы молча уходим по тропе, подгоняя оленей: «Чо,чо!»

 

Здешние места удивляют на каждом шагу. Можете представить себе лиственницы под тридцать метров высоты? Тонкие и прямые, как корабельные мачты, лиственницы, словно подпирая небо, стоят гренадерскими полками, радом с которыми наш небольшой караван кажется мелкой гусеницей, тихо ползущей по лесу.

 

Перейдя несколько рукавов Мраморного ручья, и оставив позади себя развалины гулаговских бараков, рядом с которыми до сих пор стоят полусгнившие нары сталинских времен, мы резко уходим в гору, минуя марь с кочкарником. Склон горы возник перед  нами почти внезапно. Угол подъема – градусов под шестьдесят. С каждой сотней метров угол становится все больше. В это время Юрьич говорит Герману:

 

- Герка, иди вперед. Там избушка будет. Разведи пока дымокур.

           

Герман быстро скрывается в лесу, а я спрашиваю Юрьича:

 

- А что, Герман уже бывал здесь?

 

- Нет.

 

- А как он тогда избушку найдет? А если он тропу потеряет?

 

- Не потеряет. Он же эвенк, а тайга для эвенка – дом родной.

 

Вскоре мы дошли до маленькой избушки, пройдя изгородь. Здесь начинаются угодья Мальчакитовых. Снова дымокур и короткий отдых. Пока Антон с Германом быстро кипятят чай, Юрьич показывает мне избушку, вдвое меньше и без того маленького зимника. Внутри – стол и две лавки, едва помещающиеся между стенами. У двери печурка. На стене замечаю висящую на гвоздике тетрадь с надписью: «Эвенкийская родовая община «Тора».

 

Юрьич берет тетрадь и дает ее мне:

 

- Это моя знаменитая тетрадь. Здесь расписываются все, кто у меня побывал в последнее время. Читай.

    

Открыв первую страницу, читаю запись, сделанную итальянцем: «…Урочище Сакукан.

. 8 августа 2008 года, Федерико Гатини, Италия: «Второй раз на Сакукане. Необычайны, что эвенки делают. Правильный. Мы можем только учиться от них. Верьте мне».

 

Дальше шла запись от 22 октября 2008 года: «Мы, участники экологически-трудового десанта «Земля моих предков» посетили родовую общину «Тора». Нам здесь очень понравилось. Желаем еще раз совершить такой выход на природу. Очень понравились горы, олени, тишина. Здесь все естественно. Желаем будущего процветания общины. С уважением, участники похода».

 

Перелистываю страницу и по иероглифам догадываюсь, что следующую запись оставили китайцы. Потом был швейцарец, затем знакомый Мальчакитова, и вот теперь я. Недолго думая, оставляю в тетради свое небольшое послание. Поставив точку, еще раз перечитываю написанное и, довольный посланием, закрываю тетрадь.

 

 

 

                                                      ДЮКЧА                                 

 

 

Отдых на стоянке оказался коротким. Уже начал накрапывать дождь. Мелькнула мысль: «Только бы дождина не разошелся, иначе Сакукан прыгнет».

 

Быстро тушим костер, вьючим оленей и идем на юрту. Юрьич отправляет Антона и Германа с Глебкой вперед, мы же остаемся для того, чтобы быстро изучить хитроумную медвежью ловушку из бревен и сайбу – своеобразную таежную камеру хранения. Сайба – крохотный домик без окон на четырех столбах, очень напоминающий сказочную избушку на курьих ножках. Там хранится охотничий скарб оленеводов.

 

Изучив сайбу, переходим к ловушке. Удивительное все-таки изобретение! Сотни килограммов листвяка и речных валунов держатся всего на одном бревнышке и металлическом тросе. Медведь, заползая внутрь, тянет тушку теленка, привязанную за трос и…Смерть амикана наступает почти мгновенно. Я рассматриваю ловушку, а Юрьич тем временем, говорит мне:

 

- Капкан и петлю ставить на медведя – грех. Такой большой и умный зверь будет стоять и мучаться. Он же сразу не помирает, а долго живет в петле. Скорее всего, с голоду помирает. Жара, например, в летнее время…О-о-о! Мясо тут же пропадает. Какая польза? Только ради желчи. Остальное браконьеры выбрасывают…

           

Ну, вот. Ловушка и сайба изучены. Можно идти на дюкчу. Идем быстро, благо налегке. Самым сложным оказался последний подъем в гору. Уклон – градусов в восемьдесят. Задыхаясь от мошки и недостатка воздуха, как-то вползаю наверх. Юрьич не торопит – понимает, что новичку на таком маршруте нелегко. Вскоре появляется долгожданная дюкча. Что можно сказать об этом чуде эвенкийской архитектуры, пережившем столетия? Это пирамидальный домик из тонких стволов лиственницы, обложенный корой. Внутри устанавливается железная печка, у порога ставится дымокур, на землю стелится хвойник и оленьи шкуры. Можно жить.

           

…Два дня в дюкче пролетели почти незаметно. Сидеть, сложа руки, было некогда. Заготовка дров, добыча (именно добыча) воды и приготовление еды занимало все наше время. Я не зря сказал о «добыче воды» - это было именно так. Представьте себе почти отвесный склон горы, состоящий из камней, кедрового стланика, стволов и корней деревьев. От «подошвы» склона до его верха – 500 больших шагов. В переводе на привычные нам «ступеньки» - почти 900 ступеней или 32 этажа. Внизу – ручей Няма с замечательными хариусами, которых мы с Юрьичем «наколотили» в улове за полчаса полпакета. Донести доверху хотя бы десять литров воды – уже подвиг. На один рейс от дюкчи до Нямы уходило почти полчаса, хотя до Нямы – рукой подать. В день – два-три рейса и вот уже с тебя слетает весь лишний вес, а ремень на штанах начинает затягиваться на две лишних дырочки.

           

С дровами было чуть легче, но и они в горах достаются непросто. Сначала пилишь на склоне горы лиственницу, потом переносишь ее с напарником на стоянку, затем на козлах распиливаешь ее на поленья, и колешь. Вроде все просто, только к вечеру хочется чаю и спать-спать-спать.

 

И все-таки было здорово. В глазах так и стоят тридцатиметровые лиственницы, красными огоньками сигналит брусника, которая в горах поспевает быстрее, чем на равнине и, зацепившись за верхушку горы, белеет лермонтовским одиноким парусом белое облако.

 

 

                                           МЫ ЕЩЁ ВЕРНЁМСЯ

 

 

…Чита ворвалась в сознание этаким прокуренным развязным нахальцом. Позади были два долгих дня, поведенных в вагоне поезда, намотавшем полторы тысячи километров. Было как-то не по себе от городской суеты, от равнодушных лиц и толп бездельников, ничего еще не знающих о настоящем труде. Нужно было как-то снова привыкать к шуму троллейбусов и автомобилей, к матерной брани, к «блатняку» в маршрутках и холодным каменным стенам квартиры. Между тем, в тайге мы не услышали ни одного грубого, тем более, матерного слова. За пару недель пребывания в Чаре мы так успели привыкнуть к нормальным человеческим отношениям, что в Чите снова пришлось переучиваться. И вспомнились слова Букаяна: «Да ты, парень, настоящий городской дикарь!» - Увы, деда Вова, ты прав…

 

Вот почти и окончен мой небольшой рассказ о чудесной стране Эвенкии. То, что не вошло в этот рассказ, я постараюсь досказать в своей будущей книге, в фильме и фотовыставке, которая пройдет в Художественном музее в ноябре. К сожалению, я так ничего и не рассказал и почти ничего не узнал о жизни эвенков, оставив на память два круглых камня с берега Нямы, пару веточек кедрового стланика, больше тысячи снимков и маленький фильм, который мы умудрились снять за неделю на одном (!) аккумуляторе, рассчитанном на 45 минут. Как-то, сидя в дюкче, Юрьич сказал мне:

 

- Я тебе сразу не откроюсь, да ты и не сможешь всю нашу культуру за несколько дней понять и узнать. Это надо несколько лет пожить с нами, побывать в каких-то переделках, тогда и поймешь.

 

Но есть ли у меня на это время, я не знаю. Договариваясь о фотовыставке в Художественном музее, посвященной нашей экспедиции, я услышал от одного специалиста: «Это хорошая идея, ребята, тем более, что эвенки уже вымирают». – Безусловно, этот человек немного поспешил с выводами, но что-то в его словах есть. Их остается действительно очень мало, именно потому они так ждут нашей помощи. Только бы их услышали, только бы дали возможность снова стать прежними – «детьми природы». В наш последний вечер в дюкче я спросил Юрия Юрьевича, не жалеет ли он о том, что родился эвенком, на что услышал, пожалуй, лучший ответ:

 

- Нет. Я считаю так – родился эвенком – пропади эвенком. Говори на эвенкийском – не стыдись своего языка. А то родился эвенком, а говоришь и живешь, как русский, в итоге и у эвенков, и у русских ты как чужой. Какие-то ошибки я бы исправил, если бы снова пришлось родиться, но оленеводом был бы однозначно. Я люблю оленей.

- И я, - услышав деда, говорит пятилетний Глебка, терзая жареного хариуса.

           

Есть у Юрия Мальчакитова мечта, которую он носит под сердцем, мечта, о которой он никогда никому старается не рассказывать, но для меня сделал исключение:

- Моему внуку Глебу сейчас всего 5 лет. Мне - 50. Когда пойду на пенсию, ему будет уже 10 лет. У меня есть мечта - когда Глебу будет лет 20-30, я хочу посмотреть, как он устроится. Чтобы с детьми его повозиться…

           

Не знаю когда, но мы еще вернемся в этот удивительный край, в котором живут непростой жизнью трудолюбивые люди, в край, в котором в июле мучают бессонницей белые ночи, а в сентябре по горам гуляют пожары разноцветной осени. До свидания, Чара, до встречи Сакукан и Чарские пески, удачи вам и здоровья, Юрий Юрьевич, Антоха, Герка, Глеб, Наташа, Каринка и Мира Григорьевна. Привет от меня и Ольги Рыжему и Балу. Вот подлечу свой Canon, кажется, насовсем отдавший эвенкийским духам свою электронную душу на Сакукане, и приеду к вам, захватив с собой побольше брезента для пошива сумок. К тому же, я обещал Юрьичу помять с ним шкуры, только в спешке руки как-то не дошли. Так что, ждите нас в гости и готовьте лепешки.

 

                                                                                                              Максим Стефанович

                                                                                                                            Фото автора