*   *   *

 

 

Шёл человек по городу,

                              размахивая портфелем.

Вокруг суетились люди, 

                               любовно орали коты,

куда-то неслись машины,

                                  напичканные ротвейлерами,

и сладко зевали подъезды,

                                   разинув пустые рты.

Он был далеко не молод,

                                лыс и по-прежнему холост,

ел по утрам глазунью

                             и не любил молока,

и так неохотно вживался

                                 в плотно притёртый образ

давно никому ненужного

                              зануды-холостяка.

Его обожали старушки,

                              дети и спаниели –

мятые брюки, лысина,

                               смеющиеся глаза,

и старые-старые боты,

                              которые громко скрипели,

когда он по улице стёжку

                                   большими шагами вязал.

Лето шмелём гудело

                             и быстрым зелёным кузнечиком

запрыгивало на лавочки

                                   и стебельки травы,

а он в небольшой церквушке

                                        на масляные подсвечники

ставил дешёвые свечи,

                               не смея поднять главы.

В его кошельке, хронически

                                        пустующем и потёртом,

лежала иконка Спаса

                               да мелочь на белый хлеб, -

он так и не смог научиться

                                за всю свою жизнь “провёртывать”

делишки и оставался

                             для многих наивен и слеп.

А солнышко, тем не менее,

                                    ярко и вызывающе

играло не в окнах соседей

                                    странного чудака,

а на его смешнущей лысине,

                                        отражающей

небо и самые в мире

                               перистые облака.

И птицы летели стаями

                               к огромным его ладоням

полным до самого краешка

 

 

                                      хлебушка и добра,

не зная, что ночью поздней

                                   он плакал, устав от погони

за счастьем, которое сгинуло,

                                             годы его украв.

…Утром жёлтый будильник,

                                        как баба, бился в истерике

где-то в начале седьмого

                                      заплакав почти навзрыд,

и тихо гримасничал с вечера

                                     не обесточенный телик,

пугая большой демонстрацией

                                            рабочих на Гарден-Стрит.

А он, закусив подушку,

                               ноги поджав по-детски,

видел во сне баталии,

                              в которых сражался сам,

командуя по-настоящему

                                 бравым полком кадетским

и за потерянным кладом

                                   гоняясь по диким лесам.

Он уходил от жизни,

                              как панцирная улитка,

прячась в свои фантазии,

                                как кочерыжка в вилок,

не замечая, что в кухне

                              давно отлетела плитка,

и раковина забилась,

                               и не поёт звонок.

Он слишком большую цену,

                                     шутя, заломил за жалость,

с которой с каким-то смаком

                                          душу до струпьев жёг,

дико себя ненавидя

                          за слабость свою и зажатость,

за то, что короткое лето

                                  выбросило флажок

первой листвы желтеющей,

                                     тихо сдаваясь осени

в самом начале августа 

                                  под мороси шепоток…

Где-то ждала ребёнка баба,

                                         уже на сносях,

под пение птиц довязывая

                                     маленький лапоток.

Его обожали собаки,

                             старушки и малые дети.

В комнате было душно,

                                и больно кусался клоп.

...В полночь в окно на кухне                            

                                         снова стучался ветер

веткою старого клёна,

                                 видевшего потоп.

                                                                               

 

                                                                          2002 г.