Дом особого назначения

​

Эта книга рассказывает о последних днях российской Императорской Семьи Романовых, убитых группой большевиков в ночь с 16-го по 17-е июля 1918-го года в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге.

 

Книга стала результатом долгого и скрупулёзного исследования автором Убийства Царской Семьи. Это наиболее точная литературно-художественная реконструкция событий столетней давности, основанная на архивных документах, мемуарах и воспоминаниях свидетелей, участников и очевидцев описываемых в романе событий, а также на выводах следователя по особо важным делам при Омском окружном суде Н.А. Соколова, расследовавшего дело об убийстве отрекшегося от Престола Государя Императора Николая II, Его Семьи, членов Его свиты и прислуги.

 

Цель этой книги заключается не только в том, чтобы в мельчайших деталях показать читателю цепочку событий, происходивших с Царской Семьёй в последний год их жизни в Царском Селе, затем в Тобольске и, наконец, в Екатеринбурге. По словам автора, одна из главных целей романа - вызвать российскую общественность на серьёзный диалог с глубоким переосмыслением событий той роковой ночи.    

 

                                                    *   *   *

​

                                                Отрывок

 

​

Укутанный утренней свежестью и туманами, дремучий уральский лес, со всех сторон окруживший Исетское озеро и местные деревни, спал. Какая-то большая птица, резко и пронзительно крикнув, вылетела из чащи и, шумно захлопав крыльями, исчезла в тёмно-синей предрассветной мгле, скользнув над макушками деревьев. Невысокие сосны, берёзы и лиственницы, неприступной стеной обступившие с обеих сторон коптяковскую дорогу, по которой едва различимым белым пятном двигалась одинокая крестьянская повозка, создавали ощущение таинственности…

Июль 1918-го года выдался тёплым, но утрами было по-прежнему свежо. Ёжась от утренней прохлады и покачиваясь на козлах «коробка», двадцатичетырёхлетний житель деревни Коптяки Верх-Исетской волости Екатеринбургского уезда Пермской губернии Николай Зыков, натянув вожжи, бойко подгонял лошадь Савраску, зорко вглядываясь в предрассветную полутьму:

— Нн-о-о!

Прихватив с собой мать и жену, Николай торопился – в Екатеринбурге его ждали на призывном участке, куда он должен был явиться утром 17-го июля. У Настасьи же с Марьей был свой интерес – они хотели успеть продать на рынке свежепойманную рыбу. Чмокая круглыми ртами с усиками, в корзинах, отливая медью, хватали воздух переложенные травой, крепкие сазаны и карпы. Почёсывая пушистую, окладистую, светло-русую бороду, Николай думал: «Ну, вот, мамка с Марьей рыбы продадут, будет им деньга»…

Лошадь бежала резво, обещая вознице лёгкую дорогу. Одно беспокоило Николая – заднее правое колесо телеги, скрип которого стал уж больно подозрительным.

Понукая Савраску, Николай, напевая старинную уральскую песню, время от времени зевал - накануне он весь вечер провёл на берегу Исетского озера, вытягивая с мужиками тяжёлый невод, битком набитый рыбой. Выбрасывая на берег тяжёлых щук, сазанов и карпов, Николай радовался хорошему улову. Пока вычистили и скрутили невод, пока разобрали и поделили рыбу, разложив её по корзинам, пока развезли её по домам, уже стемнело. Спать Николай лёг уже после полуночи, успев лишь немного вздремнуть – через пару часов нужно было собираться в дорогу.

Жители Коптяков и близлежащих деревень ловили рыбу не забавы ради. Для половины из них рыбный промысел был одним из основных видов заработка. Не проходило недели, чтобы Зыковы хотя бы пару раз всей семьёй не сели потрошить стерлядь, язей, щук, карпов и линей, успевая подкармливать свежими рыбьими потрохами кур. Мелочь Николай обычно отпускал, оставляя для еды и продажи только самую крупную рыбу…

Покачиваясь на козлах телеги и тихо напевая песню, Николай думал о скорой разлуке с женой, вызванной неожиданной мобилизацией, объявленной новой советской властью. Всего через несколько дней он будет нести службу солдатом в гарнизонной караульной команде Екатеринбурга.

Николай вздохнул. Расставаться с молодой женой ему не шибко хотелось, но время было такое, что под бабьими юбками особо не спрячешься. В деревне только ленивый не говорил о наступлении белочехов, которые со дня на день должны были занять Екатеринбург. Но белые, которыми коптяковцев усиленно пугали заезжие красные комиссары, были ещё далеко. Страшнее были  порядком обнаглевшие большевики, повадившиеся ездить в окрестные деревни из Екатеринбурга за дармовым «пушечным мясом». Не давая мужикам проходу, они силой загоняли крестьян в Красную Армию…

Николай вспомнил, как в начале весны от большевиков пострадал первый парень в их деревне Лёнька Глухов - весёлый рыжий малый почти двухметрового росту с широченными плечами и руками-бочонками. Врагов у Лёньки не было в силу его природного богатырского сложения. Кругломордый, с необхватной, похожей на обрубок пня, шеей, одним ударом по лбу он запросто глушил молодого бычка или вдрызг разбивал кочан капусты. Иногда, ради потехи, Лёнька, на забаву детворе, плёл из больших гвоздей «косы», гнул подковы и мял толстыми пальцами пятаки.

В тот злополучный день в Коптяках неожиданно появились гости из Екатеринбурга – курчавый, с очёчками на носу, комиссар с тремя красноармейцами, набиравшие на службу в Советы мужиков из окрестных деревень. Подкатив на подводе к дому Лёньки, комиссар и двое красноармейцев, не спеша, слезли с телеги и направились к калитке. Войдя во двор, комиссар громко спросил:

– Леонид Фёдоров Глухов тут проживает?

Лёнька, коловший в это время дрова, вытерев мокрый лоб, поглядел на незваного гостя голубыми глазами из-под густых бело-рыжих бровей, и прогудел:

– Ну, тут.

При виде вооружённых винтовками людей внутри Лёньки что-то невольно сжалось, но виду он не подал – не в его это было правилах. В это время комиссар вытащил из папки бумагу и зачитал приказ Уральского облсовета о мобилизации в ряды Красной рабоче-крестьянской армии.

– И чего? – буркнул Лёнька.

– Собирайся, с нами поедешь. Пять минут тебе на сборы.

– Не поеду, - глухо ответил Лёнька. Поставив чурку и взмахнув топором, он богатырским ударом развалил её напополам. Хрустнув, половинки чурбака с характерным хлопком разлетелись в обе стороны…  

– Как это не поедешь? – Комиссар удивлённо посмотрел на рыжего богатыря. – Ты мне, понимаешь, анархию тут не разводи! Ты что, про Красную Армию не слыхал?

– Чё ж не слыхать… Слыхал. Да только некогда мне, господин хороший, работы полно, - спокойно ответил Лёнька, одной рукой ловко раскраивая половинку чурбака на ровные поленья.

– Это приказ Уральского облсовета и касается, понимаешь, всех.

– А я не все, господин хороший, - с улыбкой ответил Лёнька, глянув на комиссара, – я сам по себе.

– Господ у нас в 17-м шлёпнули. Я – товарищ комиссар. Собирайся, тебе говорят, не то силком отвезём.  

Ни слова не говоря, Лёнька положил топор и подошёл к комиссару. Усмехнувшись, он спросил, глядя на него сверху вниз:

– Ты? Меня?

Не спеша, Лёнька вытер руки о рубаху, потом быстрым движением подхватил комиссара под бока, легко, словно ребёнка, поднял его над землёй и, вынеся со двора, поставил за калиткой, с деланной серьёзностью сказав:

– Вот тута и командовай, а мне дрова колоть надо.

Игравшая рядом с домом Лёньки ребятня залилась смехом. Не удержавшись, засмеялись и красноармейцы, вышедшие вслед за Лёнькой с комиссаром на улицу.

– Отставить смех! – гаркнул комиссар. - Арестовать его!

– Так, товарищ комиссар, он же ничего не сделал…

– Молчать! Выполнять приказ!

– Есть, выполнять приказ! – нехотя, ответил небольшого роста рябой худощавый красноармеец, дав знак своему товарищу.

– А ты чего сидишь? – рявкнул комиссар третьему красноармейцу, сидевшему в телеге. – Тебя приказ не касается?

Спрыгнув с телеги, возница схватил винтовку и вбежал во двор вслед за своими товарищами. Переглянувшись, красноармейцы неуверенно вошли во двор, боязливо выставив вперёд винтовки. За ними во двор вбежал комиссар. Подтолкнув в спину рябого, он снова крикнул:

– Чего стоишь! Арестовать его!

Лёнька демонстративно засучил рукава и приготовился к драке, взяв топор. Не рискуя подойти к двухметровому мужику, один из красноармейцев, оглянувшись, спросил комиссара:

– Так как, товарищ комиссар? Зарубит же.

– Как, как? Так!

Вытащив из кобуры наган и направив его на Лёньку, комиссар прошипел:

– Брось топор, Глухов!

Увидев в трясущейся руке комиссара направленный на него ствол пистолета, Лёнька почувствовал, как у него по спине струйкой потёк пот. Был бы на его месте кто другой, глядишь, всё бы закончилось тихо-мирно, но Лёнька не мог отступить – не тот у него был характер. Глядя на пляшущий в руке комиссара наган, Лёнька поддел его:

– Арестовать решил, а у самого руки трясутся. Чё ж ты с пистолем-то на меня кидаисься, господин хороший? Я ж не зверь какой.

– Да потому что по-людски не понимаешь! Брось топор и живо на выход!

– Сказал, не пойду, значит, не пойду. Ежели б ты по-человечески, я б, можа, и подумал, а силком не пойду.

Сжав тонкие, побелевшие от ненависти, губы, комиссар сделал шаг вперёд и схватил коптяковца за рукав. В следующее мгновение Лёнька сунул комиссару своим кулачищем в зубы и пробасил, сжав топорище:

– А ну, проваливайте с моего двора, гости дорогие, а не то по кускам выкину!

Отлетев на пару метров, комиссар, заскулив, покатился по земле. Сев, он обхватил руками зашумевшую голову, сплюнув вместе с выбитыми зубами тягучую кровавую слюну. Глянув на бледного комиссара, рябой красноармеец, на лбу которого проступила крупная испарина, сорвавшись на фальцет, закричал, направив на Лёньку винтовку:

– Положь топор, дурак! Положь! Стрелять буду!

В этот момент к Лёньке подбежала его жинка Нюра. Схватив мужа за руки, она заголосила тонким голосом:

– Лёнечка, родненький, положь топор-то, убьют жа! Ну, положь!

Отодвинув жену, Лёнька, не сводя глаз с направленных на него винтовок, чуть слышно ответил:

– Нюра, иди в дом.

– Не уйду-у… Убьют ведь тебя, дурака, - взахлёб запричитала Нюра.

Обняв жену, Лёнька поцеловал её в макушку и чуть сильнее подтолкнул к крыльцу:

– Иди, кому говорят. Сами разберёмся.

Прикрыв рот ладонью, Нюра, придерживая слегка округлившийся живот, глухо воя, и то и дело оглядываясь, пошла в дом. Тем временем комиссар пришёл в себя. Тяжело поднявшись с земли, он просвистел сквозь появившуюся в зубах «форточку»:

– Ну, ты у меня об этом пожалеешь.

Вытянув руку с наганом, комиссар нервно нажал на курок, выстрелив непокорному коптяковцу под ноги. Услышав выстрел во дворе Глуховых, из соседних домов повыскакивали перепуганные коптяковцы, гадая, что произошло во дворе Лёньки с Нюрой.

Между тем, оглушённый выстрелом, Лёнька отпрянул, невольно растерявшись. Воспользовавшись заминкой, солдаты окружили мужика. Более удобного момента для нападения на норовистого коптяковца не было. Замахнувшись, рябой с силой двинул прикладом Лёньку в широкую спину. Словно по команде, двое других красноармейцев тут же ударили мужика прикладами в живот. От боли Лёнька согнулся напополам. Его повалили и стали пинать ногами.

На выстрел из избы выскочила Нюра. Вскрикнув, она всплеснула руками, метнувшись к Лёньке. Упав на него, она закрыла его собой, обхватив могучее тело руками, и запричитала:

– Не бейте его! Не бейте! Не надо! Прошу вас!

Комиссар попытался оттащить Нюру в сторону, но та клещём вцепилась в Лёньку, продолжая вопить:

– Не бейте его! Не бейте-е! Лю-ю-ди-и! Помоги-и-те-е! Убиваю-ют!

– Всё! - сказал комиссар, насилу оторвав Нюру от Лёньки, но, вошедшие в раж солдаты продолжали пинать коптяковца, разбив ему голову ботинками.

– Я сказал всё! Прекратить! – заорал комиссар. Отпустив Нюру, он оттолкнул своих помощников от лежащего в крови Лёньку. Посмотрев на окровавленного мужика, он сплюнул, пробухтев:

– Заставь дураков богу молиться, весь лоб расшибут…

– Лёнечка-а-а, - тихо завыла Нюра, попытавшись подойти к мужу, но комиссар преградил ей дорогу.

– Всё, гражданочка, дальше мы без вас разберёмся.

– Пустите меня к нему-у, - продолжала скулить Нюра.

Взяв бабу за плечи, комиссар развернул её и подтолкнул к крыльцу, рявкнув:

– А ну, марш в избу! Развела тут, понимаешь, спектакль!

Дождавшись, когда Нюра отошла к крыльцу, комиссар наклонился к окровавленному Лёньке и ткнул его рукой в плечо:

– Эй, Глухов? Ты живой?

Лёнька через силу повернул голову, полоснув по комиссару взглядом, и выдавил, похожее на хрип:

– Вроде…

– Вроде? Ну, уже хорошо, - облегчённо выдохнул комиссар. – Подымайте, ребятки, этого фрукта и тащите в телегу. Ехать уже пора.

Лёньку живо скрутили, связав ему руки за спиной возовой верёвкой и, приведя в чувство, подняли на ноги под приглушённый вой Нюры. В этот момент во двор к Глуховым влетели несколько мужиков с вилами. Один из них, с искорёженной нижней губой, крикнул комиссару:

– А ну, отпусти Лёньку, не то на вилы подымем!

 Увидев вооружённых гостей, комиссар заорал:

– Назад! Назад, я сказал или буду стрелять!

Для пущей острастки комиссар дважды пальнул в воздух, заставив вздрогнувших коптяковцев сделать пару шагов назад. Один из них, по прозвищу Губа, процедил:

– А ты не пужай. Не из пужливых. Немца на фронте не боялись, а тебя и подавно не боимся.

Оглянувшись, Губа крикнул стоявшему позади него соседу:

– Васька, а ну, собирай народ! Живей давай! А мы их тута пока подержим.

Спустя несколько минут во дворе Глуховых уже гудела толпа деревенских. Выступив вперёд, Губа потребовал от комиссара отпустить Лёньку, но комиссар был непреклонен:

– Товарищи, просьба разойтись. Мы никому не хотим причинять зла. Вот этот человек, - комиссар указал пальцем на Лёньку, - напал на меня.

– Врёт он всё! – крикнула Нюра. – Не было такого!

– Может, и по морде мне не твой муж дал?

– Мой! А пошто вы его пистолем пужали?

– Я, конечно, приношу свои извинения, гражданочка, но не надо было мне топором, понимаешь, угрожать… Товарищи! - переводя разговор на другую тему, громко сказал комиссар. – Я уполномоченный по мобилизации в Красную Армию из Екатеринбурга. Со дня на день город будут штурмовать белочехи. Может статься, что они и до вас доберутся. Передо мной поставлена задача сформировать сводный боевой отряд по защите города от белогвардейских банд. Можете ознакомиться с документом.

Подойдя к Губе, комиссар протянул ему приказ Уральского облсовета. Не сводя с комиссара глаз, не обученный грамоте Губа взял бумагу и передал, стоявшему слева от него, Никонору:

– Ну-к, Никонорка, прочитай, чего там прописано.

Скользнув глазами по бумаге, Никонор вернул её Губе:

– Всё верно там прописано. Уполномоченный он. Из Екатеринбурга.

Положив бумагу в папку, комиссар продолжил:

– Леониду Глухову по-мирному было предложено проехать с нами в город, на что он ответил нам отказом, а потом набросился на меня. Мне пришлось защищаться. Я, конечно, могу отпустить его, только это будет расценено как саботаж и срыв мобилизации в вашей деревне, и завтра здесь будет вооружённый отряд, который произведёт аресты всех, кто помешает мне сопроводить Леонида Глухова до города Екатеринбурга. Теперь вам решать.

Комиссар отошёл к красноармейцам, а коптяковцы, поглядывая на заезжих гостей, приглушённо загудели, начав совещаться. Покумекав, деревенские решили не гневить советскую власть. Лёньку уважали все, но жертвовать собой и своими семьями ради него никому особо не хотелось.

– Ну, что делать будем, товарищи? – нарушив паузу, спросил комиссар.

За всех ответил Губа:

– Мы супротив вас не пойдём, можете ехать. Но дайте слово, что Лёнька вернётся назад живым.

– Я бы рад, но этого я вам пообещать, товарищи жители, не могу. Отряд, который я формирую, будет защищать Екатеринбург. Будут бои, возможно, очень жестокие. Никто не знает, кто останется жить, а кто погибнет. Но я могу пообещать, что больше Леонида Глухова никто не тронет пальцем.

– Лады, - кивнул Губа. – Комиссар!

– Ну.

– Мне б попрощаться.

– Валяй. Только по-быстрому. Времени нет.

Подойдя к Лёньке, Губа тихо сказал ему:

– Слышь, ты это… Не серчай. Сам понимаешь, семьи у нас.

Лёнька, из носа которого капала кровь, молча смотрел на Губу и в глазах его предательски сверкнули слёзы. После некоторой паузы Лёнька едва слышно шепнул:

– Ежели не вернусь, Нюрку не оставьте. На сносях она у меня.

– Не оставим.

Губа виновато глянул на Лёньку и отошёл в сторону, уступив место комиссару, уже командовавшему солдатам:

– Всё! Уводите его!

Толпа коптяковцев невольно расступилась. Взяв Лёньку под руки, красноармейцы провели непокорного мужика промеж односельчан, усадили в телегу и уехали. Больше рыжего богатыря, как и того комиссара, никто из коптяковцев не видал…

Вспомнив об этом случае, Николай, догуливавший на вольных хлебах последние часы, почувствовал, как его тело покрылось мурашками - уже вечером он будет красноармейцем. Мысль о том, что ему могут  приказать кого-то крутить, как Лёньку Глухова, испугала Николая, заставив его на время переключиться на дорогу...

До рассвета оставалось несколько часов. В лугах разлилась тишина, в которой отчётливо был слышен топот савраскиных копыт, да изредка слышалось далёкое ржание гривастых коней коптяковских сенокосцев. Ещё немного, и белое солнце, поднявшись над горизонтом, осветит далёкие Уральские горы, Чёртово городище, реки и озёра, деревню Коптяки, богатые травами покосы, на которые вот-вот потянутся на телегах местные крестьяне, Исетское озеро со скалистым Соловецким островом и рыбацкие лодки.

Впереди было двадцать долгих вёрст до Екатеринбурга, а потому Зыковы выехали почти затемно, часа в три, чтобы успеть проводить Николая. Разбуженная топотом конских ног, стайка серых куропаток, спавшая у обочины Коптяковской дороги, пришла в движение. Сбившись в кучу, куропатки испуганно завертели головами, толкаясь и семеня лапками. Вытянув шеи, птицы с тревогой стали глядеть туда, где в тёмно-синей мгле, скрипя старыми ободьями, ехала телега с Зыковыми.

Едва только телега подъехала ближе к куропаткам, стая резко поднялась и, полетев низко над травой, с характерным звуком скрылась в сосняке, перепугав Николая и разбудив мать с женой:

— Фр-р-р-р-р!

От неожиданности Николай вздрогнул:

— Тьфу ты, племя бесовское! Пошто ж из-под ног-то летают? Вот же нечистая сила!

Настасья решила подшутить над сыном:

— Глянь-ка, Марья, а Колька-то наш чуть в порты со страху не наделал! Как теперя с такими портами в армию, а?

Лес огласился звонким бабьим смехом, всполошившим, спавших в кронах деревьев, птиц. Николай улыбнулся в усы, сдвинув картуз на затылок. До Екатеринбурга было ещё далеко, а он уже начал скучать по беззлобным шуткам жены и матери. Впереди Николая ждала невесёлая и скучная солдатская служба – там не до шуток…

— Слышь, Коль, - вдруг, окликнула Николая супруга.

— Ну, чего тебе?

— Как думаешь, тебя надолго, в армию в эту?

— А я-то почём знаю. Как все, так и я.

– Ты хоть пиши нам иногда.

– Так напишу, поди, ежели время будет…

Некоторое время Зыковы ехали молча. Стало немного светлее. На небе заалели полоски облаков.

«Ветер будет», - подумал Николай.

Вскоре показался большой покос, принадлежавший верх-исетским жителям Семёну Карлукову и его жене Афанасии Степановой, сдававшим покос пленным австрийцам, косившим на этом участке траву ещё с 15-го июля. Оперевшись на косы, австрийцы с любопытством посмотрели на проехавшую мимо них телегу, и снова принялись косить.

Проехав первую своротку, которая вела к руднику, Зыковы добрались до урочища Четыре Брата, находившегося в четырёх с половиной верстах от Коптяков. Название урочища пошло от четырёх сосен, некогда росших у дороги и сломанных невероятной силы ураганом, оставившим от них лишь два пня…

Вдруг утреннюю тишину нарушил непонятный шум, усиливавшийся с каждой секундой. В том, что впереди ехали конные, не было никакого сомнения. Николай, с которого мгновенно сдуло остатки сна, невольно насторожился, подумав: «Кого это ещё принесло сюда в такую рань?»

Проехав несколько сажен, Зыковы увидели впереди силуэты нескольких верховых с ехавшими позади них двумя телегами, в каждой из которых было по одному человеку в длинных куртках из серого солдатского сукна, какие обычно носили верх-исетские рабочие. Тот, что ехал в первой телеге, сидел лицом к востоку, а другой – в обратную сторону. Рассмотреть тех, кто был в телегах, Николай не смог по причине того, что было ещё темно.

Телеги ехали шагом. Со стороны Николаю показалось, что в них лежит что-то, накрытое пологами. В лесу было хоть и сумрачно, но Николай успел разглядеть, что в первой телеге на пристяжке лошадь была рыжей масти, а в корню – карей. За телегами Николай заметил автомобиль.

— Интересно, кто это, - подумал Николай, внутри которого шевельнулось неприятное предчувствие.

Увидев всадников, Настасья негромко окликнула сына:

— Коль, а кто это там? Не коптяковские?

— Пока не знаю. Может, наши, может, верх-исетские. Вы тут пока посидите тихо, мало ли.

Николай ещё не знал, что его тревога была не напрасной. Стараясь сохранять спокойствие, он продолжил движение, легонько понукая Савраску. Пытаясь разглядеть верховых, Настасья, вытянув шею, присела на край сиденья.  

До обоза оставалось сажен двадцать пять, не больше, как, вдруг, ехавшие впереди двое верховых заметили Зыковых. В следующую секунду, хлёстко стеганув лошадей по бокам, они, отделившись от остальной группы верховых, помчались по направлению к коптяковцам.

Одного из верховых, плотного, бритого, с чёрными усами, того, что был в матросской одежде и ехал впереди, Настасья признала сразу. Это был, подавшийся в большевики, рабочий чугунно-плавильного Верх-Исетского завода Степан Ваганов. Ваганова, добровольно сотрудничавшего с местной «чрезвычайкой», боялись многие. Коптяковцы поговаривали, что был он там у них в должности палача. Правда это была или слухи, Настасья доподлинно не знала, но знала другое – дыма без огня не бывает.

Другого верхового Настасья признать не успела…

Подскакав к Зыковым, Ваганов, крутанув затанцевавшего коня, заорал не своим голосом, метнув на Николая полный ненависти взгляд:

– А ну, заворачивайтесь назад! Быстро-о!

Николай хотел, было, спросить, что случилось, но Ваганов уже вытащил револьвер, направив его на перепуганного коптяковца:

– Кому сказал, заворачивайтесь!

Решив, от греха подальше, не связываться с разъярённым матросом, Николай, сердце которого заколотилось где-то в горле, сильно натянул поводья, резко завернув свой «коробок» в обратную сторону так круто, что телега чуть не опрокинулась. Стеганув вожжами Савраску, Николай крикнул:

— А ну, п-пошла! П-пошла, милая!

Словно почуяв беду, лошадь с ходу взяла разбег, помчав Зыковых в деревню. Тем временем Ваганов, скача рядом с телегой Зыковых, продолжал орать, размахивая револьвером над головой Николая, молившего Бога только о том, чтобы ему с мамкой и женой остаться в живых:

— Не оглядываться!

Сопровождаемая большевиками телега, гремя и подпрыгивая на колдобинах, неслась, грозя вылететь с дороги. Настасья с Марьей притихли, вцепившись в сиденье и друг в друга. До боли стиснув руку свекрови, Марья едва слышно спросила Настасью:

— Чего теперя будет-то?

​

​