Последний май

            Гордея Громова

 

 

Герой этой книги - 94-летний фронтовик, ветеран Великой Отечественной войны Гордей Громов. События разворачиваются в квартире Гордея Кузьмича, к которому накануне 75-летия Великой Победы пришла писательница, задумавшая написать книгу о войне. 

 

 

                                                    *   *   *

                                                Отрывок

 

Кузьмич сделал долгую затяжку и закашлялся. Выждав паузу, Нина осторожно спросила:

​

– А что с ним случилось?

– Сгубила его любовь к женщинам. Случилось это в конце июня 1944-го года. Мы тогда Витебск освобождали. Бои тогда были сильные… Заходим в какое-то село, из которого незадолго до нашего прихода истребительный батальон немцев выбил. Выдалась небольшая передышка. Расположились. Кто чем занялся. Одни оружие давай в порядок приводить, другие давай форму латать, третьи спать упали. А тут сестричка Надя появилась из санчасти. После каждого боя она в обязательном порядке всех обходила, нет ли у кого каких ранений. Такая была хорошая девушка, так ответственно работу свою выполняла. Настоящая медсестра. Скольких бойцов она на себе с поля боя вытащила, пальцев не хватит сосчитать. Перевернёт раненого на плащ-палатку и тянет. И откуда только силы брались. Маленькая, вроде, а бойкая. Постоянно с нами была: «Как же, - говорит, - ребятки, я вас одних оставлю? Вы без меня совсем пропадёте. А ежели вас ранит, кто вас перевяжет?» - Мы – в атаку, и она за нами. Привыкли мы к ней так, что потом начали её беречь пуще Красного Знамени. Особенно Резико старался, больно уж Надя ему нравилась. Он-то к ней со словами и без слов, а она ни в какую – как ко всем, так и к нему – официально, исключительно по-товарищески. В общем, зашли мы в село, а тут Надя увидала, что у Резико кровью вся штанина пропиталась: «Давай, - говорит, - кацо, посмотрю, чего там у тебя». – Он в горячке-то во время боя и не почуял, как ему ногу осколком выше щиколотки прошило. Ранение лёгкое было, но непрятное. Какой-то сосуд крупный разорвало… В общем, Надя его перевязала, а он от счастья аж засветился. Так улыбался, можно было вместо лампочки в светильник вкручивать. Сидит, аж не дышит. Улыбка до ушей и мне втихушку взглядом на Надю показывает, пока она ему ногу бинтом крутила, мол, дождался я своего счастья.

​

Кузьмич скорчил такую смешную гримасу, копируя поведение Резико, что Нина невольно засмеялась:

​

– Ой, Гордей Кузьмич! В вас актёр умер.

– Отчего ж умер? Жив ишшо! Я хоть чичас в цирке могу выступать.

​

Кузьмич сделал затяжку и выдохнул три кольца из дыма, которые медленно поплыли по кухне, постепенно растворившись в воздухе.

​

– Видала? А ты говоришь, помер…

– А дальше-то, дальше что было? – прервала неожиданную паузу Нина, которой не терпелось узнать, что же случилось с Резико.

– Дальше-то что было? Так обед был. Все засобирались к полевой кухне, а Резико побежал на поле за цветами для Нади. Помню, ещё обернулся и крикнул мне: «Кацо, мнэ тарэльку кащи вазми! И чай!» - Минуты не прошло, слышим – взрыв. Я обернулся, а над полем дым поднимается, и тут сверху комочки земли посыпались. Все поначалу подумали, что это немцы минами лупят. Кто-то крикнул: «Немцы!» - Ну, рота сразу в ружьё, а оказалось, что это Резико на мине подорвался, которую немцы у дороги вкопали. Пока разобрались, что к чему, минуты две-три прошло. Вспомнили, что Резико за цветами побежал и бегом на поле. Подбегаем к месту взрыва, и видим нашего Резико. Он уж доходил. С него взрывом почитай всю форму сорвало. Так, лоскуты какие-то остались… Весь в крови был. Ему взрывом обе ноги оторвало, левую руку и живот разорвало. Лежит, как рыба, на берег выброшенная, воздух ртом хватает, глаза от боли безумные. Кишки из него, как толстые розовые черви, вывалились. Мы столбом встали. Чего делать, никто не понимает, а что тут, по идее, сделаешь – помирает человек. Тут Надя подбегает. Растолкала нас и, знаешь, как увидала его, вся белая с лица сделалась. Давай она ему раны руками зажимать, а кровь сквозь пальцы хлещет. Кричит нам: «Что же вы стоите? Пакеты перевязочные тащите, носилки!» - И тут он, говорит ей: «Не надо, Надя… Я всё равно умру.» - Потом через силу улыбнулся и добавил: «Я хотел вам цветов нарвать. Я хотел вам сказать… Я вас люблю». – Сказал, вздохнул пару раз глубоко и помер.

Вспомнив эту сцену, Кузьмич почувствовал, как на глаза невольно навернулись слёзы. Тогда у многих нервишки сдали. Крепкую Надю, из которой слезинки ничто не могло выдавить, задушили поздние бабьи рыдания. Бойцы уведут её в палатку под руки, сдав доктору, который будет отпаивать её валерьянкой.

​

Заплакали и некоторые бойцы, для которых Резико был больше чем другом и однополчанином. Вместе с Резико умерло что-то доброе и светлое, напоминавшее советским воинам о любви, доме и мирном времени. Больше никто так не споёт и не насмешит, никто не расскажет о солнечной Грузии и не станцует грузинскицй танец аджарули под барабанный бой земляков, ладонями выбивавших ритм на пустых вёдрах и касках. Так мог только Резико, которого каждый запомнил улыбчивым, сильным и смелым человеком, умевшим подарить радость. Однажды в каком-то селе Резико сумел выпросить у председателя сыра и муки, а уже через несколько часов рота уплетала хачапури…

​

Весь вечер бойцы будут вспоминать Резико, его шутки, песни и ухаживания за женщинами. Надя до ночи будет плакать, уйдя в палатку, коря себя за то, что не нашла для бравого грузина ласкового слова.

​

Похоронили старшину Резико Чиковани на местном кладбище в присутствии офицеров, дав в его честь несколько залпов из винтовок. От кладбища шли молча, унося в своём сердце память о хорошем человеке и настоящем воине, который для каждого сумел стать почти родным…

​

– Глупо, конечно, помер Резико, - вздохнул Кузьмич, затушив очередной окурок. – Пил бы сейчас свою любимую чачу и ел хинкали. Но повоевать он успел и фашистов на тот свет отправил не одну вязанку. Воин он был храбрый. Первым в атаку поднимался, а в рукопашном бою был как тигр. Зубами фрицев рвал.

​

Пройдёт много лет и в одном из военных журналов Кузьмич прочтёт о том, что в годы Великой Отечественной на фронт из Грузии, потерявшей в войне с Германией десять процентов населения, ушли 400 тысяч человек. До Победы не дожил каждый второй грузин. Среди сынов Грузии были не только известные учителя и врачи, но и знаменитые поэты. В 1944-м году во время операции «Багратион» при форсировании Западной Двины погибнет грузинский поэт Мирза Геловани. Строчки из его стихотворения «Разговор с Иори» ещё много лет после смерти поэта будут цитировать в школах и на митингах, посвящённых Победе:

 

                                 …И небеса над нами голубели,

                                 и плыли облака издалека,

                                 и ты была мне вместо колыбели,

                                 моя Иори, горная река. 

 

Похоронят Мирзу Геловани у дороги в белорусском лесу, перенеся его останки в братскую могилу у села Санники Витебской области лишь в 1952-м году.

​

​

​