Дверь с шумом открылась, впустив в тёплую избу белые клубы холодного пара из сеней. Нарушив тишину, в дом вошла маленькая девочка в тулупчике, больших валенках и старенькой шалюшке. Держа в руках несколько припорошенных снегом поленьев, девочка быстро прошла к печке и бросила дрова на пол, громко выдохнув:

- Мам, я дров принесла!

В это время раздался недовольный материн голос:

- Вижу, что принесла. Чего кричишь? Валька, избу-то не студи – вон, по полу несёт! И не бросай дрова, сколько раз говорить – сестрёнку разбудишь.
Быстро закрыв дверь, Валя устало бухнулась на лавку рядом с печкой. Стаскивая валенки, маленькая помощница вытерла красный от февральского мороза нос и, обидевшись, буркнула:

- Каво ругатца? Я ей дров приташшыла, а она ругатца.

Характер у Валюшки был, что порох – чиркни и тут же вспыхнет. Валя с детства была среди сверстниц самой заметной – упрямой, волевой, заводной. Ей тот характер в её долгой жизни пригодится ещё не раз, а пока девочка просто бурчала, надувшись на мать. 

 
- И в кого она у меня такая уродилась, - думала мать Вали – Катерина Сергевна? - Шибко отчаянная. Дмитрий мой вроде спокойный, а эта прям как узелок с колючками. И косится-то как, коза брыкастая, будто сверлит.

Поглядит-поглядит Катерина на свою дочуню, да и плюнет - лучше такой быть, чем простодырой. Вон их сколько вокруг по дворам – без воли да норова, все до одной маются от своей же терпеливости. Что овцы на верёвочках: бери да уводи, а они и не пикнут.
Не глядя на Валю, Катерина сказала в полголоса:

- Не бурчи, давай. Я не ругаюсь. Раздевайся и за стол садись – картоху поклюй, а я пока поработаю. Казаки опеть форму заказали, может, заплатят…

Это была одна из сотен семей, разбросанных судьбой по десяткам забайкальских сёл, в которых жили, неподмеченные историей, российские крестьяне, коротавшие век в своих домишках. Жили, как могли - пахали землю, садили картошку, держали скотинку, нанимаясь работным людом к тем, кто был побогаче, рожали без счёту ребятишек да веровали в Господа Бога. Работал в ту пору люд крестьянский от зари и до зари без выходных и отпусков, изредка празднуя чью-нибудь свадьбу или день Ангела. Ну, и Пасху, конечно! То был всем праздникам Праздник! Напекут бабы куличей, наварят яиц и гуляет деревня почти неделю, радуясь весне и славя Христа.

Хотя, чего греха таить, были и среди крестьян тунеядцы, пропивохи, тащившие из дома последний сухарь, и сущие упыри, наживавшиеся на своих же. Но их, говорят, Бог быстро находил. Те пакостники долго не жили. Кто же работал честно, зла не творя да милостыньки не жалея, помаленьку тянули свою крестьянскую лямку. Так вот, по дедовым наказам да с отчим благословением, жила Валя, год от года становясь крепче. Всё повидала – голод, холод, войну, пережив и «белых», и «красных». Детишек, слава Богу, нарожала шестерых. Муж был самый лучший – добрый и покладистый мужик. Так вот, помаленьку, и дожила Валентина дочь Василия до своих ста лет, которые недавно отмечали всей родовой. Да и в день-то какой - 23 февраля! Даже корреспонденты приезжали, сведя с ума своей телекамерой собак во дворе.
Баба Валя всегда была защитником своего маленького отечества из нескольких соток, правда, защитником в юбке да с платком, ну-да это не беда. Наше отечество отродясь на бабоньках держалось, пока мужики супостатам головы рубили на войнах.
Журналистов хлебом не корми, дай какую-нибудь сенсацию. Вот и я, узнав про юбилей бабы Вали, тут же махнул к ней в Засопку с внуком бабушки – Сергеем Васильевичем. Бабушка Валя самая, что ни на есть, сенсация сроком выдержки в сто годочков. Не так давно приезжал к ней молодой «дохтур». Посмотрел свою пациентку, покрутил туда-сюда, сердечко послушал, а потом и выдал: «Вам, бабушка, с таким сердцем и давлением, хоть в космонавты подавайся!»

Она бы хоть сейчас, да вот, говорит, суставы болят. Ноги все повывернуло колесом, так что пока с космосом бабушке Вале надо повременить, у неё на земле дел невпроворот. Вон, куличи скоро надо печь, а акромя неё никто ведь толком и стряпню-то не заведёт.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

…Машина в Засопку ехала, как назло, долго, путаясь в хвосте колонны иномарок, растянувшейся до самой Пожарки. Обычно незаметные пешеходы вдруг повылезали откуда-то, бросаясь чуть не под колёса. Так всегда бывает, когда куда-то торопишься. Снег, падавший на стекло машины, тут же таял и примерзал к нему, отчего «дворники» скрипели с характерным звуком. Сергей включил радио, и всю дорогу до дома юбиляра мы ехали под музыку. Я всё расспрашивал своего попутчика, что за человек его бабушка, а она в это время в своём стареньком домишке уже ждала гостей. С утра вычитала молитвы, покормила кошку с котятами, расчесала волосы гребнем да платком прибрала.

Но вот и долгожданный дом. Самый обычный на вид, каких по Руси тысячи. Во дворе две собаки, которые только делают вид, что злые, на самом же деле трусят, забиваясь в конуру и подвизгивая больше для самообороны. Из сеней с дырявой дверью проходим с Сергеем в дом. Разуваюсь, но тут же слышу:

- Максим, брось, не надо!

Но я всё-таки скидываю свои «самоходы» - негоже в доме грязнить, тем более, где живёт женщина, которой стало трудно убираться. Сергей пошёл за бабушкой, а я огляделся. Кухонька с белёными стенами, что туесок – маленькая, но уютная. Возле двери справа – русская печь. Рядом шкаф и небольшой трильяжик с безделушками внучки. У окна старенький диван и маленький стол. На окне в вазе букетик цветущего багульника.

Неожиданно под ногами кто-то мявкнул. Я посмотрел вниз. О мою ногу тёрся котёнок. Сколько ему? Две, три недели? Месяц? Впрочем, сколько бы ему ни было, а в сравнении со своей столетней хозяйкой он ещё пацан.

- А вот и наша бабулька! – вдруг услышал я за спиной голос Сергея Васильевича. – Проходи, бабушка, садись на диван. Вот, журналиста к тебе привёз, про жизнь свою ему расскажешь.

В кухню вошла старушка - маленькая, с поведёнными ногами, с изработанными руками, с морщинками, в которых спрятались все её жизненные премудрости да секретики и очень внимательными глазами. Передо мной была постаревшая, но по-прежнему кокетливая женщина, не забывающая о своей внешности. Бабушка тихонько села на диван и посмотрела на меня. Потом перевела взгляд на внука и начала по-старчески причитать:

- Ой, Серёжа, и чего говорить-то? Я ведь вся неприбрана, нечёсана. Совсем стара стала, небравая.

Прикрывая беззубый рот, в котором торчал, как тополь на Плющихе, одинокий жёлтый зуб, баба Валя продолжала охать:

- Я чё же вам наговорю-то? Я ведь и не приготовилась даже. Вы хоть спрашивайте тогда. Ой, Серёжка!

Смотрел я на бабушку Валю и думал: «Вот ведь какая оказалась интересная женщина. Сто лет! Не верится. И ходит-то бодро. И чего на неё Сергей наговаривал, будто она ходит плохо. Вон как она ловко управляется с ногами, да и тросточка у неё в руке вроде крепко лежит».
По дороге к бабе Вале я всё думал, какие они – столетние старики. Оказалось, очень даже милые. Сказать, что я не видел столетних стариков, я не могу. Видел как-то раз, но тогда бабушка, к которой я ездил в составе специальной бригады чиновников, оставила у меня много грустных мыслей, подтвердивших древнюю истину: старость – не радость. Та бабушка, к сожалению, практически не разговаривала, не ходила, почти не видела и не слышала. В отличие от неё, баба Валя была просто девчонкой. Сама нитку в иголку вдевает, сама песни поёт, сама булки стряпает, сама лечится. Говорит, девятильник – лучшая трава от живота. Только вот память слабовата стала.

Ну, вот бабушка, кажется, и успокоилась. Самое время поговорить с ней о жизни, тем более, такой - длиною в сто лет. Шутка ли, человек в двух веках поселился и надолго.

- Ум-то хороший у меня, - говорит бабушка. – Детство хорошо помню, как маленька бегала по огороду, как стряпать училась, а сейчас стала забывать. Только отвернусь, как-быдто кто память тряпочкой протёр. Пора бы давно туды.

Бабушка пальцем показала на небо.

- Детей почти всех схоронила, одна дочка осталась и Серёжка мой любимый. Он первый у меня внук. На отца на моего сильно похож. Не забывает меня. Вот ради его и живу, небо копчу.

Родилась бабушка сто лет назад в селе Ерёмино. Фамилия у неё в ту пору была Юдина. Отец Валентины был из казаков, всё время воевал. Как где в государстве неспокойно, так батьку Вали и забирали врага воевать. Были у него и ранения, и награды, и оружие своё, и конь.  В сравнении с мужиками, которые по домам сидели, ноги перевязав, отец Вали был настоящим защитником и мужем.

Жили Юдины худовато. Да, чего там – бедно жили. Сегодня бабушка Валя уже и не боится в этом признаться.

- Помню, как тятьку на войну взяли, а через две недели мама родила. Родила и на покос поехала. Вот и остались мы одни хозяйничать с бабкой-свекровкой. Она отдельно жила, но про нас не забывала. У неё трёх сыновей в Германску войну взяли вместе с дядей Петей, братом отцовым - он газами был травленный. Сыновей свекровкиных врачи лечили, так они померли, а дядю Петю лечил лама. Он выжил, да потом ишшо и женился. А тятька девять лет воевал, три года от него весточки не было – ни письма, ни похоронки. Потом живой пришёл. Он когда на войну уходил, дал наказ одному старику-плотнику, что у нас в зимовейке жил: «Ты помогай семье моёй, чтоб сыновья не разбаловались». - У того старика сына вместе с нашим отцом на войну взяли, так от него потом похоронка была. И вот тот старик-то помогал нам ши-и-ибко! Дрова заготавливал. Летом солому рубил да китайцам на матрасы продавал. Они нам продуктами платили, китайцы-то. Вот так мы и росли.

Слушал я бабку Валю да всё удивлялся, сколько она повидала. Жаль, не всё помнит бабушкина головушка. Но какие-то моменты врезались в её память навсегда. Был недалеко от дома Юдиных, вроде как, луг заливной, Мокрой Речкой прозванный за свою постоянную слякотность. Вот на ту Мокрую Речку частенько ходили телятки. Убегут от материнского вымени, да прыгают по полю. Прыг-скок, и уже на лугу. И вот повадилась туда из лесу ходить волчица. Много скотинки утащила. Поймает, бывало, телёнка, зубами за шкуру держит, да хвостом погоняет и уводит к волчатам, чтоб те учились охотиться. Надоело это мужикам, изловчились они как-то, да и поймали ту волчицу. Забили до смерти, а волчат – в мешок и в клетку. Долго они взаперти просидели, на них потом вся деревня ходила любоваться.

Захочешь придумать такую историю, так и не получится - пуп надорвёшь. Жизнь вон какие куделя закручивает. Запомнила бабушка и другой случай:

- Помню, табун у моёй бабки был. Добрый табун, настояшшый! И вот жеребец у её был, у бабки-то. Ага! Так он как-то раз в хвосте волка во двор приташшыл. Залягал его до смерти, а у волка хвост жеребцов в зубах и застрял.

Помнит бабушка Валя многое, но уже кусочками, будто лоскутки остались от её памяти. Один подберёт лоскуток, другой, а собрать воедино уже не под силу. Помнит, как в гражданскую войну бронепоезд стрелял по Ерёмино. Помнит карательный отряд в Засопке, где были на постое капелевцы. Запомнила Валентина, как они домнинского перевозчика били и водой по трубке поили.

Заметив мой фотоаппарат, баба Валя запричитала:

- Меня таку страшну куды фотографируешь? Ты это брось! У меня глаза-то как у чушки стали! Все с морщинами. Серёжа, это он чё делат-то?

Услышав, что я снимаю для газеты, моя собеседница запричитала пуще прежнего:
- Куды? В газету? Все ж меня увидят таку страшну бесстыдницу!
 

Когда «бесстыдница» утихомирилась, смирившись с присутствием фотоаппарата, мы продолжили наш долгий разговор.

Минута шла за минутой. Тихо было в кухоньке и в этой тишине, как ветка старого дуба, поскрипывал голос бабы Вали. Её голосом говорило в этот момент само время. Только слышно было, как тикали часы на стене, да брякала крышкой от кастрюли кошка Дашка, прячась от докучливых котяток в печке. Не мешал нашей беседе и внук Сергей, только курил папироски одну за другой в печку, видно, тоже что-то вспоминая. Боялся помешать нам – редко кому из журналистов его бабулька открывается. Ну, а тут уж повод такой, что никуда от него не деться. Хочется, чтобы опыт бабкин кому-то и другому достался.

Слово за слово, и вот уж начало получаться из этих самых слов удивительное по своей простоте и красоте полотно. Со своими узорами да переливами. И вот уже вижу я перед собой не старую бабушку, а маленькую девочку «десяти годов». Вот она в поле, вот в огороде, а вот ставит квашню, о которой помнит всю жизнь.

- Маленьки я тогда была. Годов десять. Но коров уже доила и хлебушку стряпала сама. Рассказать вам, как я булку стряпала?

Я только успеваю кивнуть, а бабушка Валя уж продолжает.

- Я, значить, булки накатала, в печку посадила, а вытащить не могу. Вот, кась! Разбухли в жару-то. Я в слёзы! Мамка скоро придёт, а у меня така беда. А поменьше-то сестрёнка, она через забор жила, ревёт: «Бабка Арина, бабка Арина! У нас хлеб из печки не вылезаёт!» - Бабка Арина с огорода прибегат, а я вся уж заревелась. Она мне: «Не плачь, успокойся. Щас мы с тобой всё поправим». – Повернула как-то булки наискось и вытащила их из печки.

Смеётся бабушка Валя, а огонёчки в её глазах так и пляшут.

- Я, сына, всё делала. Коров доила, за огородом следила. Картошку всем гуртом садили, огороды у нас большие были. У Нарына в клину садили, да ещё в сосняке, чтоб рассыпчата была. Потом мы эту картошку собирали, но не мешками, а как это сказать-то?
Поглядев на Сергея, баба Валя неуверенно спросила его: «Серёжа, можно ли говорить-то? Там слова неприличные».

- Тебе можно.

Бабушка вздохнула и махнула рукой:

- В общем, коробья у нас были, большие такие,  мы в них в них навоз коровий бросали. И в этих коробьях картошку-то и возили. Погреба обои засыпем, а остатки продаём.
Но денег в доме всё равно не хватало. Чтобы не податься с детьми по миру с протянутой рукой, мать Валентины каждую свободную минуточку использовала для подработки. Днём на огороде работает, а вечером и ночью шьёт на продажу. Мелькают руки Катерины, а Валюшка старается от матери не отстать - крючки пришивает, только кончик языка торчит. Валя маленькая была, а уже хорошо понимала, что одна мамка их не вытянет.

Так и жили Юдины. Нашьёт Катерина одёвок, вроде живы. Хотя люди были разные, которые заплатят, а которые заберут шитьё, спасибо скажут и денег не дадут.

- Бабка-свекровка нам помогала много. Она как-то мамку спросила: «Катерина, ты почему шьёшь?» - «Так, маманькя, они же просют». – «Просют? Они живут богато и тебе не плотют. Они тебе хоть один зарод пришли сметать? Чтобы больше я этого не видала». – Сказала, как отрезала.

Время шло. Вместе с деревьями и цветами помаленьку росла и Валентина, наливаясь силой, да набираясь ума. Став чуть постарше, пошла работать в звено. В звене работа известная - зерно сеяли, на огородах работали, на покос ездили. Скотный двор был, свинарники, коровники. Как только руки Валентины узнали, что такое серп, стала наниматься в работники на день.
- Как хлеб поспет, я в работники с братьями. Жала с ними хлеб серпом.
Баба Валя руками показывает, как серп по колосьям гуляет: ш-шик, ш-шик! У многих бабонек мизинцы на левой руке частенько были повреждены, а то и вовсе отсутствовали. Шикнет серп, зазевается бабонька, и нет пальца.

- Было мне годов четырнадцать, когда я начала к богатым мужикам в работницы наниматься. У их жёны не работали, дома сидели, вот мы вместо их и гнули спины. День отработашь и там кто сколь даст. Руп дадут, дак хорошо. Обычно сразу расплачивались. Я за день 10 суслонов жала. В суслоне 12 снопов пшеницы было. Надо было уметь пшеницу вязать.

Охота было дивчине чего-нибудь купить себе из одёжки, вот и не отставала от братьев.
Вздыхает бабушка  Валя. Говорит, сегодня бабы так не работают не то, что тогда. Но в то время не работать было невозможно. Не было тогда ни «полей чудес», где за три прокрутки барабана счастливчикам дарят то стиралку, то автомобиль, ни лотерей. Были только руки крестьянские, повидавшие всякой работы.

- Мы, как лето наступат, с мамкой цветочки нарвём, лук степной, в пучки навяжем и в баночку с водой.

На этом месте бабушка даже паузу сделала.

- Мама всё это в городе продаст, и на эти деньги кофточку купит или платок. В другой раз уже другому одёжку купит. Так и жили, и каждого одень, обуй. Что ты! Нас у мамы много было человек. Старший был Александр Васильевич, с войны пришёл и помер. Второй – Павел Васильевич. Его в 37-м пришли и забрали. Медаля, оружже, всё позабрали. Так он и пропал где-то. Потом я родилась, потом Агафья, мы её Ганей звали. Я-то два класса успела закончить, а Агаша была самоучка, «нянькя» меня звала. Сядет коло меня и смотрит, как я буквы учу. Весной хлеб на конях сеем, Агаша - ездоком у нас. Кофточка на ей, платочек, а она без седла по полю едет. Конь её знат. Подойдёт, обнюхат, оближет всю.

После Гани родилась Оля двухнедельница, а там и Александра, у неё потом руку бандит отстрелил. Шли они как-то с подругой по городу по улице Ленина, а в подвале заключённый сидел, караулил, видать, чтоб кого-нибудь ограбить. Услышал шаги, выскочил и давай по бабонькам палить. Подругу Александры сразу убил, а ей пробил платье, платок и руку отстрелил.

После Саши Лида была, потом Катя. Баба Валя говорит, все молодыми умерли, только дети от них остались.

Детство и юность Валентины незаметно сменились семейными буднями. Валентина вышла замуж. Супруг её, Дмитрий Игнатьевич Лопаницын, по характеру был спокойным и добрым человеком, про таких обычно говорят в народе – «мухи не обидит». А он и вправду не обижал ни муху, ни скотинку, ни человека. Только работал. Он был агротехником в колхозе и временами пропадал в поле целыми днями. Особенно в Великую Отечественную. Тогда всех мужиков позабирали, а мужа Валентины Васильевны не тронули – зрение у него было плохое. Уйдёт, бывало, утром из дому в поле и возвращается дней через пять-семь. Всё его народ по полям да огородам таскал. Где на подводе добросят, а где пешком приходилось чапать.
- Колхоз тогда большой был, - говорит бабушка Валя, - какой-то «путь» был. То ли Ильича, то ли другого кого. Тогда все деревни слились в одну: Кадала, Чёрново, Ерёмино, Сивиково, Домна, Домна-Ключи, Колочное...

Так в колхозе и состарился агротехник со своей Валей, которую Дмитрий Игнатьевич любил «до без ума».

- Я – говаривал старик, - свою Валюшку ни на кого не променяю.

На роду было написано Лопаницыным иметь много ребятишек, вот и нарожали Дмитрий Игнатьевич с Валентиной Васильевной аж шесть душ, из которых сегодня в живых осталась только Галина, мать внука бабушки Вали – Сергея Васильевича. 8 марта была у Галины Дмитриевны с её супругом «золотая» свадьба, а в августе отметят ей родственники аж 75 лет.