Учительский дар Ивана Курышева

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

       Иван Александрович Курышев (фото из семейного архива И.А. Курышева)

 

 

Иногда для поиска своего героя журналистам приходится, что называется, носом землю рыть, ехать за многие километры, не слезать с телефона и не спать ночей, терзая себя единственным вопросом: где же он, мой единственный и ни на кого не похожий? Герой этого очерка нашелся как-то сам. Его словно вынесло ко мне очередным приливом событий. Сегодня Иван Александрович Курышев – обычный пенсионер, больной старик с маленькой пенсией. Если бы не супруга Ивана Александровича – Лариса Михайловна, тяжко было бы моему герою. Но именно к этому человеку я решил поехать, бросив все дела, помня, что когда-то давно Курышев бросал все дела, чтобы заняться нами, его учениками. А ведь когда-то этот больной старик со светлым, ясным умом и крепкими, как у молотобойца руками, гремел на всю область, возглавляя одну из лучших школ города.

 

«АТАС! БОСОЙ ИДЕТ!»

 

Этой встречи могло бы не быть, не узнай я случайно телефон Ивана Александровича от своего учителя музыки Ивана Васильевича Именинника. На следующий же день я был у Курышева в Карповке, сев на первый же утренний автобус. Удивительно, под руководством Курышева я отучился  всего-то три года, а запомнил этого человека на всю жизнь.

 

Автобус полз, раскачивая пассажиров на поворотах. Незаметно я нырнул в воспоминания. Вот я снова стою на втором этаже возле бюста Ильича в 22-й школе, неся пионерскую вахту с одноклассником. Дверь одного из классов открыта. Оттуда несется шум и гогот – «зоологичка» вышла в учительскую на пять минут. Несколько шестиклашек с хохотом выбегают в коридор, чтобы через секунду нырнуть обратно в класс. Но и этого подвига для пацанов достаточно – адреналина до вечера хватит. Пара смельчаков все же остается в коридоре. Пока те откровенно хохочут над нами, стоящими «во фрунт», мой одноклассник решает подшутить над вождем мировой революции. Сняв с себя пионерскую пилотку, Витек напяливает ее на вождя пролетариата – все равно никто не видит, а гипсовому Ильичу без разницы. Вдруг по лестнице с выпученными глазами взбегает взмыленный Толька Угольков, отпросившийся «на минутку» в туалет и, как гремучая змея, шипит во все горло на весь коридор: «Атас! Босой идет!».

 

Прозвище «босой» Курышев получил за шикарную лысину, которая отличала нашего Ивана Александровича от всех остальных директоров города.

 

Коридор мгновенно пустеет, а с головы Ильича с такой же сверхзвуковой скоростью исчезает витькина пилотка…

 

Ивана Александровича всегда можно было узнать по тяжелым шагам, от которых вздрагивал пол. Большой, могучий, как богатырь, с огромным лбом, выдающим недюжинный ум, с руками, больше похожими на весла лодки и ногами-деревьями, он шел, повергая школу в священный ужас. Говорил он всегда тяжело, вдумчиво, долго подбирая слова. Голос Курышева можно было сравнить со звуком…Если вы когда-нибудь слышали гудок теплохода, то это примерно тоже самое.

 

-Мужчина, вы платить будете? – внезапно оборвал мои воспоминания резкий голос кондуктора.

 

-Да-да, конечно. Сколько с меня?

 

 

 

                                           ШКОЛА – ДЕЛО ВСЕНАРОДНОЕ

 

 

…Дом Ивана Александровича стоит на горке, он в Карповке один такой. Спросите любого, где живет директор, и вам тут же покажут. Первыми меня встретили собаки Курышева, когда я уже подходил к его «избушке», словно чуяли гостя из Читы. Вскоре я увидел и Ларису Михайловну – супругу моего героя.

-Здравствуйте! – Сказала она мне, улыбнувшись. - Вы к Ивану Александровичу? А мы вас уже ждем. Пойдемте чай пить.

 

Наш разговор длился два с половиной часа. Мне казалось, что время до следующего рейсового автобуса придется растягивать, придумывая мертвые темы для беседы, но я ошибся. За разговорами и воспоминаниями я даже  не заметил, как стрелки часов сделали два с половиной оборота.

 

Курышеву до сих пор хочется учить детей. Он часто вспоминает свои директорские будни. Он как-будто снова в своей 22-й школе крутит с пацанами гайки в столярке, учит их правильно держать напильник, разбирается с проблемным Санькой Лукашевым, впоследствии подорвавшемся на боевой гранате, до ночи засиживается в кабинете, изучая личные дела преподавателей, и горой стоит за своих учеников перед комиссиями.

-Что-то изменилось в учителях.

 

Иван Александрович хмурит брови.

-Были они у меня не так давно на день пенсионера. Все хорошо, но я же вижу, что им школа в тягость стала. Раньше у учителей было больше заинтересованности в работе. Я думаю, что все дело в организации учебного процесса. Надо составлять такое расписание, чтобы было удобно заниматься детям, а не учителям.

 

Курышеву всегда нравилось то, что было полезно ученикам, чтобы ребенок шел не просто на урок физкультуры – ноги вместе, руки врозь, а, скажем, на урок хореографии, волейбола или плаванья, которые были бы приравнены к уроку физкультуры. Он всегда хотел, чтобы дети любили предметы, с удовольствием продолжая заниматься ими и дома.

-Хотелось, например, ребенку изучать автодело, он шел у меня в город в автошколу вместо УПК, - продолжает Иван Александрович. - Оттуда приносил оценку, и в конце года учитель его аттестовывал. Хотел ребенок быть пилотом, я направлял его на аэродром в Смоленку. Были такие моменты, когда шел молодой человек поступать в летное училище, а у него летная книжка уже с проставленными часами. Другие бредят десантными войсками - пожалуйста, иди в ДОСААФ – прыгай с парашютом. Я таких даже освобождал от УПК. Не знаю, может, в другие времена мне бы и надавали по шее за такую самодеятельность, но тогда было не до меня. Тогда учитель не получал зарплату – это были 90-е годы, перестройка.

 

Пока мы говорим, Лариса Михайловна ставит на стол нехитрое деревенское угощение: чай с молоком и блинчики с ливером:

-Ты, журналист, поменьше болтай, а лучше чаю попей, согрейся с дороги-то. А разговоры никуда не убегут.

 

Курышевы такие и есть – всегда о ком-то заботятся, иногда даже в ущерб себе. Закалка у них, что ли, другая…

 

По мнению Ивана Курышева, сегодняшняя школа – это исключительно образовательное учреждение. Все вопросы воспитания, нравственности и физической подготовки, считает он, отдаются на откуп родителям. Но с родителей при этом никак не спрашивают.

- Родители по старинке продолжают спрашивать со школы, снимая с себя всякую родительскую ответственность, - с горечью говорит Иван Александрович. - Правильно ли это? Мне кажется, не совсем. Вы помните, что нам приходилось делать в 22-й школе. Мы привлекали всю общественность. Тогда говорили: школа – дело всенародное. Школа – центр общественного воспитания. Приходилось создавать советы общественности, советы содействия семье и школе на предприятиях, были шефы. В состав совета общественности входил председатель домового комитета, председатель депутатской группы, председатель партийной ячейки, участковый Шандуров…Это была большая действенная организация. Это держало даже такую большую школу, как моя 22-я.

 

Иногда Курышева обвиняли в том, в его школе была самое большое количество правонарушений среди учеников, на что он всегда отвечал: «Самая низкая преступность в 4-й, в 12-й, в 5-й школе, но там по 400 детей, а у меня более трех тысяч, потому что микрорайон растет. Каждого при этом нужно изучить, понять, где рос, как воспитывался...»

 

 

 

                                  «СЛУГУ НАРОДА ЖУЛИКОМ НЕ НАЗЫВАЙ!»

 

 

Как-то раз, когда Иван Александрович работал в облоно, в поселке Хадабулак Оловяннинского района разморозили школу. В то время тамошним директором работал молодой паренек после педучилища. Если бы не Курышев, школу в то время могли бы попросту закрыть.

 

-Приезжаю туда, - вспоминает Иван Александрович, - а там холодище! Надо что-то делать. Помог я их директору одну из печей отремонтировать. Затопили, прогрели класс. Ребятишки пришли, сняли рукавицы, в которых они писали, полушубки поскидывали, и в несколько смен начали заниматься в этом классе. Я в Читу приехал, расстроился, помню. Давай лучшую мебель в Хадабулак собирать, а в то время лучшую мебель поставляла Красноярская мебельная фабрика. Стулья, столы собрал, все полностью обставил - от парт до зеркал с дорожками в учительскую. Погрузили это все в вагон и отправили. Месяца через два еду в эту школу и думаю: «Все - печника им нашел, хорошего штукатура нашел, печи переложили, ну, теперь меня, наверное, на руках понесут», - а меня там чуть взашей не вытолкали.

 

Печи в хадабулакской школе работали, но их так и не отштукатурили. Повсюду на стенах и на полу была грязь. А где же дорожки, где красноярская мебель с зеркалами? Зашел Курышев в сельсовет, чтобы узнать, и чуть дара речи не лишился:

-Смотрю, а там мебель моя стоит. Я начал высказывать председателю свое негодование, а тот повел себя нахально: «А ты кто такой, чтобы мне указывать?!» - Я давай его к совести призывать: «Да хоть вы понимаете, на что руку свою подняли?! На школу! Ваши же дети там учатся!» - Куда там. – Курышев даже рукой о стол слегка ударил. - В итоге я назвал его жуликом, повернулся, сел в машину, и вернулся в Читу.

 

В Чите Ивана Курышева уже ждали в кабинете высшего областного начальства у грозного Матафонова.

- Прихожу, поднимаюсь на этаж, - вспоминает Иван Александрович, - а меня уже ждет Димка Шилов, завотделом науки и молодежной политики. Он разобрался видно, в чем дело-то было, и решил меня не подставлять Матафонову, а отослал к начальству рангом пониже. Матафонов мужик жесткий был, мог быстро шею намылить. Шилов мне: «Ты что делаешь, слугу народа жуликом назвал?» - Я говорю: «Да он жулик!» - В общем, поспорил я с Шиловым, и бросил в лицо: «Я тогда работать с ними не согласен. Увольняйте».

 

Обошлось тогда. Пожурили Курышева, но оставили в покое, наперед пригрозив: «Терпи, а народных избранников, слугу народа жуликом больше не называй».