С тех пор Майю никто больше не видел. Было заявление Михаила на имя прокурора Нер-Завода, приезжал в село участковый. Так всё ничем и закончилось. Но Михаил не унывает. Есть у них с Мариной пока коровёнка на первое время, а это уже великая помощь семье.

 

 

 

                                                  Так и живём

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Перестройка накрыла Уров-Ключи внезапно и страшно. Смерчем прошла, разметав всё, что строилось и наживалось десятилетиями. Совхоз, некогда сводивший концы с концами, распался в считанные месяцы, оставив после себя исковерканные усадьбы и груды металлолома, теперь уже давно проданного в Китай. Тяжело мужику без работы. Вот и маются деревенские, не зная, чем себя занять. Кто не из слабаков, всё же находят себе работу даже при полном её отсутствии, например, лес валял и срубы делают на продажу. В Приаргунске срубы за сахар и муку с руками отрывают.

 

Но многие сельчане, и в советские-то времена особо не отличавшиеся работоспособностью, вообще перестали что-либо делать, поняв перестройку по-своему. Те, у кого в избах шаром покати, озлобились и стали своим же зло творить. Бывало, накосит мужик несколько зародов, а ночью ему кто-то «петуха пускает». Долго зарод горит. Или, бывало, обнесёт мужик в поле за селом зарод изгородью, а кто-то её под покровом ночи разгородит, и в считанные дни коровы от зарода один вихор оставляют…

 

Теперь Уров-Ключи – место скорби и плача. Молодёжь при первом же удобном случае норовит отправиться на «материк» – в Читу. Делать молодым в селе практически нечего. Есть в селе клуб, но прок от него невелик. Иногда разве посидят молодые, покалякают о том, кто у кого очередную любовь отбил. Ну, кассету с воровскими или маликовскими песнями до дыр заслушают, по рукам затаскают. Ну, семечки погрызут, да в телевизор попялятся, если он есть, вот и весь «досуг».

 

Из связи с материком две-три «Забайкалки» на всё село, столько же газет «Экстра» и «Эффект», единственное «Радио России» вперемежку с китайскими программами и два центральных телеканала – ОРТ и РТР, которые работают по очереди.

 

Взрослые отдыхают по-своему. Вспыхнет, бывало, то в одном конце села, то в другом какая-нибудь гулянка – редкая свадьба или проводины в армию, на том все радости и заканчиваются. Праздники в Уров-Ключах особенные. Дали свет – праздник. Дозвонились до райцентра – праздник. Купил подешевле, продал своим же подороже – праздник. Накормил ребятишек от пуза – праздник. И ещё дни рождения да Новый Год.

 

Мужики уровские занимаются, кто чем может. Кто в тайге зверя промышляет, кто лес китайцам продаёт, кто рыбу в Урове ловит. А рыба в Урове знатная. Рассказывают, жила в селе большая семья. Людьми они были в этих краях новыми: в Уров-Ключах появились перед самой перестройкой. Глава семейства, Владимир, был дядька большущего росту и непомерной силищи. За габариты сельчане прозвали его Шкафом. Однажды Шкаф, так и не дождавшись помощи соседей, то ли от обиды, то ли из гордости в одиночку перетащил из одного конца огорода в другой «Запорожец» без колёс. По молодости, бывало, Шкаф незваных гостей собственными руками через забор перекидывал. Брат Владимира был ещё сильнее. Говорили, тот мог поднять колёсную пару вагона.

 

До того, как Владимир поселился в Уров-Ключах со своим многочисленным семейством из шести душ, никто из сельчан рыбалкой по-хорошему и не занимался. Так, пару раз с бредешком на перекате помокнут или корчагу на ночь поставят. Не то лень мешала, не то элементарное незнание рыбацкой науки. Но однажды заметили сельчане – Шкаф рыбу с речки таскает. Да много! Тут мужики к новому жителю-то и потянулись. Бывало, по осени Владимир по целой сорокаведёрной бочке налимов насаливал. Зима его семье была уже не так страшна…

 

За Владимиром и всё село к речке потеплело. Рыба в те годы в реке ещё в достатке водилась: хариусы, ленки и налимы, не считая всякой мелочи вроде пескарей и гольяшков. Только первый лёд на реке установится, берут мужики ломы, кто побогаче – пешни, одеваются потеплее и идут на всю ночь на речку. Уров местами глубокий бывает, в ямах жирный налим да ленок – только успевай таскать. С вечера лунку продолбят, в полночь до дому сбегают на поздний ужин и опять на Уров до утра. Порой такое удовольствие для некоторых рыбаков воспалениями лёгких и обморожениями заканчивалось. В иную крепкую зиму лёд на Урове до полутора метров доходил. Продолби-ка его ломиком-то! Но пока мужики на ужин не налавливали, обычно домой не возвращались.

 

А утром рыбу, что побольше, мыли, соскабливая чешую, натирали крупной солью и бросали в печи кто так, а кто в фольге. Масла-то в деревне почти круглый год нет, вот и придумали деревенские свой рецепт приготовления рыбы. Когда поджарится, её вынимают из печи, потрошат и на стол, запечённую, ароматную…

 

Есть в селе своя духовная община. Кто церковью её называет, кто сектой. Члены общины называют себя евангельскими христианами. Люди это в основе своей хорошие, работящие. Зла никому не делают, но держатся больше особнячком, чужих к себе особо, не подпуская. И сельчане их почему-то не любят, ребятишек своих держат от них подальше. Мало ли. Хоть и нет в Уров-Ключах храма православного, но большинство жителей всё же остаются верны исконно-русской вере отцов. А тут вера какая-то непонятная, незнакомая. Старики говорят: «Молятся общинники не по-христиански – без крестного знамения, с приплясыванием да песнями. Какая ж это молитва!»

 

 

 

                                                    Учитель

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Учительницу Людмилу Ильиничну Пономарёву знают не только в Уров-Ключах, но и в Нер-Заводе. Добрый она человек. Таких сегодня мало. В детях просто души не чает. Потому и преподавателем стала замечательным. Учителем Людмила Ильинична мечтала стать ещё с детства.

 

- Семья у нас была очень простой, - рассказывает Людмила Ильинична, смущённо и как-то совсем по-девичьи опустив взгляд. - Мама работала сначала в яслях завхозом, потом ушла в школу полы мыть. Отец слесарил. У него за плечами всего четыре класса было. В семье нас было шестеро. Когда я училась в четвёртом классе, работала у нас в школе учительница, с которой мы никак не сходились характерами. У неё были свои любимчики. А я этого как тогда не выносила, так и сейчас не терпеть не могу. Вот тогда я и решила, что если выучусь на преподавателя, у меня любимчиков не будет…

 

После восьмого класса Людмила Ильинична окончила Сретенское педучилище и вот уже 20 лет работает учителем начальных классов. Только один год проработала в селе Явлинке и вернулась в родное село. Поскольку в школе преподаватели всегда были на вес золота, Людмила Ильинична ещё и черчение успевает вести. Как и её дедушка с отцом, она во многом самоучка. Самое тяжёлое для любого учителя – ставить ребятам двойки:

 

- Не могу я им двойки ставить, - чуть ли не со слезами говорит моя собеседница. – Ставлю точку и после уроков с ними остаюсь. Практически каждый день занимаемся. Нынче ещё такой неугомонный класс достался – одиннадцать мальчишек и три девочки. Кроме специальных дисциплин учу их ещё поделки из папье-маше делать. Завариваем клейстер, берём бумагу и получаются интересные вещи.

 

Если бы мне сейчас предложили уехать: «Вот вам билеты, берите своих гавриков в охапку и наутёк в Москву или в Питер», - я бы не согласилась. Наверное, потому, что здесь тишина. А в городе я не могу. Я раз в больнице в городе лежала и помню, как уставала от шума. Съезжу в Читу, - вздыхает Людмила Ильинична, - чувствую – это не по мне, не моё это. Родина есть родина. Конечно, у нас дети закомплексованные по сравнению с городскими ребятишками, не умеют говорить красиво, одеваются неброско. Но вот во скольких городских школах я ни была, мне кажется, что наши деревенские ребятишки более исполнительные и надёжные.

Работает Людмила Ильинична, как и все её коллеги, почти за «спасибо». Еще несколько лет назад средняя ставка была 400-600 рублей. Чуть доплачивали за соседство с границей. Со всеми накрутками и подработками на руки выдавали 1600. Сейчас побольше платят, но тоже не «фонтан». И на эти деньги ещё надо как-то прожить, продержаться. А у Людмилы Ильиничны трое детей. Всех нужно на ноги ставить.

 

- Знаете, - напоследок с горечью сказала учительница, словно стакан об пол разбила, - так жалко наше село! Оно ведь никому, ни единой душе теперь не нужно. Был когда-то совхоз, слабенький, конечно. Мы ведь тогда у государства просто на иждивении сидели. Но люди были хоть как-то задействованы, работали, как могли. А когда я подросла, так стало жалко деревню. Она ведь погибает.

 

 

 

                              Погоди помирать, деревенюшка!

 

 

Когда дождик с вечера польёт луга, утром над селом да над росами искристыми туман поднимается. Густой-густой, как вата. Иногда кажется, что его вместо масла на пряную деревенскую краюху хлеба намазывать можно. А запах тут! Травы здесь пахну-ут! Когда-то в Уров-Ключи даже американские специалисты приезжали на местные красоты полюбоваться и уровскую болезнь поизучать. И так американцам эти места приглянулись, что назвали они их Маленькой Швейцарией.

 

Земля здесь воистину богатая. Когда-то в Уров-Ключах располагался царский монетный двор. Как грядки весной начнут сельчане перекапывать, тут монеты наверх и поднимаются. Дёрнешь морковку, вот и богатство для нумизмата – тяжёлый екатерининский пятак.

 

Умирает деревня. Умирает Маленькая Швейцария. И так горько на это смотреть! Несколько лет назад здесь так же умирала избитая мальчишками цапля. Цапель в Уров-Ключах всегда много было. Как-то на острове посреди реки стала гнездиться пара. Продолжалось так несколько лет, пока мальчишки не разорили гнездо. Сколько уж лет прошло, а одна птица, пока тепло держится, каждый вечер появляется на этом острове. Постоит полчаса и улетает, чтобы вернуться на следующий вечер. На следующий год… С тех пор мужики уровские цапель беречь стали.

 

Так же и мы порой. Теряем свои половинки – деревни и сёла, с которыми парами продержались кто полжизни, кто всю. Но ты погоди, деревенюшка. Погоди помирать. Глядишь, вспомнят о тебе твои птенцы, вернутся к твоим разорённым гнёздам. Дай только время. Ведь даже из старого пня весной свежие ростки пробиваются.

 

 

 

 

 

                                                                                                     Максим СТЕФАНОВИЧ

                                                                                                                     Фото автора