Сейчас я могу сказать, что в моём трёхмесячном вояже в армию не было никакой необходимости, естественно, со стратегической точки зрения - автомат я в руках не подержал ни разу, зато лопату и мешки с мукой просто не выпускал. Я не научился стрелять и защищать Родину, но зато научился заправлять шконки, защищать себя и одних сослуживцев от других. Перед армией я серьёзно занимался каратэ - самостоятельно, без спаррингов и утомительных тренировок, которые не выдержал бы из-за хронических болезней, но я старался всё время держать себя в форме, таская по дому 16-тикилограммовые гири и крутя ногами "вертушки"., которыми я ломал заборы и кирпичи с дырками.

 

Но если посмотреть на себя со стороны, то моя корявенькая попытка стать воином всё-таки имела некое внутреннее содержание. Я преодолел себя и свой страх. Наверное, это был маленький подвиг очкарика, который всю жизнь доказывает самому себе, что он может то и это. Да, у меня был страх! Мне было страшно до армии драться, хотя я крутил "вертушки". В армии я научился и драться и преодолевать свой страх. Там я встретился с интересными людьми и получил очень ценный жизненный опыт, пусть и трёхмесячный. 

 

О тех днях я написал в своей повести "Жизнь СМИшного человека" или "Я журналист, но я об этом жалею". Хочу, чтобы вы прочли небольшой отрывок из части "Падъё-о-ом!"

 

                                                                      *   *   *

 

"...Армия – место жёсткое, а порой и жестокое, но даже там есть обычные человеческие чувства и любовь: к еде, сну, оружию и к… мультикам. Вечерами в казарме после ужина у единственного на несколько щитовых телика собирались усатые накачанные «деды-трёхлетки» и заморенные «духи», чтобы на время забыть о взаимных обидах, тяготах армейской жизни и периодическом мордобое. Это было время всеобщего перемирия, напоминающего водопой в африканской саванне в период злой засухи, когда бок о бок стоят грозный лев и пугливая антилопа. Нужно было видеть, с каким трепетом и восхищением несколько сотен бойцов российской армии смотрели по телику детский мультсериал «Мишки Гамми»! И не дай-то Бог кто-то нарушит тишину – весёлая ночь «дрищам» гарантирована.

 

А ночь в казарме бывала разной. Иногда спокойной, а зачастую тревожной – после отбоя деды срывали накопленное за три года зло на дневальных.

 

- Дневальный, с-сука! – обычно орал на всю казарму Махмачаев. Чаю! Б-быстро!

 

- Мне тоже! И два кусочка сахара! – тут же поддерживал своего кореша Туракулов.

 

- И мне! – гудел на всю казарму Туранбеков, решив присоединиться ко всем. В итоге, чай в одно и то же время просили уже шесть «дедов», а кружки было всего три и на всех один несчастный дневальный с единственным кипятильником. При этом, дневальный должен был стоять на тумбочке, отвечая на телефонные звонки и, не дай Бог, кому-то не достанется чаю - весёлый разговор в каптёрке после отбоя дежурному гарантирован.

Пока дневальный бегал между «дедами» и тумбочкой, на которой, то и дело, звонил телефон, один из «дедов», лёжа на нижней шконке, поджёг матрас верхней «палубы». Когда пламя разгорелось, «дед» заорал:

 

- Пожар! Дневальный, с-сука! Огнетушитель сюда!

 

Дневальный, бледный, как стена, подбегает к источнику возгорания и тут же получает огнетушителем по спине, а потом и кулаком в ухо. В нашей казарме это называлось «тактической подготовкой».

 

 

                                                                       *   *   *

 

 

Иногда молодые бурели, пытаясь огрызаться, но «деды» быстро успокаивали их табуретками. Бывало, «дедов» ломали новобранцы. Особенно старались иркутяне и новосибирцы, всегда державшиеся вместе.

 

Мне повезло - я не испытал страшных побоев. Более того – сослуживцы как-то сразу стали оберегать меня, как единственного в казарме очкарика, который иногда умудрялся заступаться за своих. К армии я готовился специально и задолго до призыва, несмотря на свои врождённые болячки.

 

Хорошая физическая подготовка помогала мне строить крепкие отношения с сослуживцами, но, несмотря на это, пару раз и мне прилетало под рёбра от дедов – чтоб не расслаблялся. Через несколько дней после прибытия на пересылку старшина Григоревский устроил мне шикарный отбой.

 

Время - двенадцать ночи. Я вместе с четырьмя сотнями салаг сплю, видя во сне родной двор, мать с бабушкой и любимую кошку с собакой. Не спят только старшины, у которых началась стодневка – время традиционных приколов над молодыми. В третьем часу ночи у Григоревского неожиданно начинается очередной приступ дебилизма. «Жертв», лежавших напротив него на верхних шконках, долго выбрать не пришлось. Одной из них был Анрюха Ким, а другой – я.

 

Глядя на своих дружков Гришановича и Туракулова, старшина подносит палец к губам, тихо подходит к моей шконке и, как конченный дебил, орёт мне в ухо:

 

- Подъё-о-м, матро-ос!

 

Ничего не понимая, ошалевший и всё-то спящий, мешком слетаю вниз, обо что-то стукаюсь – не до того - отдаю честь, как учили и вдруг слышу:- Чё за дела, дрищ? Почему не спим?

 

- Всё… Началось, - испуганной газелью пронеслась в моей голове теряющая сознание мысль. Тут же вспомнились все виденные мною на гражданке ужасы дедовщины и наказы друзей-дембелей: «Сам не бурей, но если будут месить – умей постоять за себя».

 

Какое тут «постоять», когда тело хотело только лежать, желательно не шевелясь и не дыша!

 

- Это… Была команда «подъём».., - начал оправдываться я.

 

- Какой подъём, душара?

 

Григоревский поиграл крепкими мышцами. В свете луны, падающем от окна, они казались ещё рельефнее и больше.

 

- Был приказ «отбой»?

 

- Был, - неохотно соглашаюсь я.

 

- Ну, раз был, двадцать отжиманий на раз-полтор-р-а!

 

Быстро отжимаюсь и падаю в кровать, пожелав фашисту в тельнике ни дна, ни покрышки и дав обещание ни при каких обстоятельствах не вставать до утра, будь хоть потоп. Но, спать уже не получалось. Я лежал и мысленно крыл матом Григоревского, всю российскую армию и самого себя. Готовившийся к службе в спортзале, намеренно отказавшийся от законного освобождения от армии, я имел на это полное право и уже жалел, что оказался в тысячах километров от родного дома по собственной глупости:

 

- Если так будет два года, то я кого-нибудь точно грохну, - думал я. – Валялся бы сейчас на диване и пялился в «ящик» или с мужиками в волейбол играл, а тут приходится, как дрессированная обезьяна, прыгать перед уродом, у которого башку от безделья заклинило.

 

О сне можно забыть – сейчас этот зверь будет всю ночь кровь пить. Лежу и жду, что будет дальше. Не прошло и пяти минут, как возле уха снова разорвал тишину пароходным гудком голос старшины:

 

- Падъё-о-м!

 

Упрямо лежу. Тут мне в бок врезается кулак Григоревского:

 

- Почему спим, матрос?!

 

Меня буквально сдувает с кровати:

 

- Так ведь, был же приказ «отбой», товарищ стар…

 

Я не успеваю закончить фразу, как Григоревский резко поправляет меня:

 

- Товарищ старшина второй статьи! Какой «отбой», душара? Командир тебе приказал встать!

 

- Ну.., - неуверенно попытался согласиться я.

 

- Х.. загну! Тридцать отжиманий!

 

Отжавшись, падаю на шконку, мысленно разбив о башку старшины десять табуреток, и сложив на него поленницей все ху… В смысле, художественные образы устного народного творчества. Армейская кровать, по-матерински принявшая меня в свои объятия, соболезнующее скрипнула десятками железных крючков. Больше Григоревский не подходил.

 

…Ночь пролетела незаметно – что спал, что не спал. Утром я проснулся задолго до подъёма от приятного мурчания. Это пришёл ко мне погреться котёнок – всеобщий любимец. Обычно он всегда к кому-то подмыливался холодными приморскими утрами, когда от влажности в казарме становились мокрыми тельники и полы, а конверты склеивались даже в целлофановых пакетах.

 

Котёнок появился в казарме в сезон дождей из ниоткуда, сразу став объектом всеобщей любви. Кто-то принёс ему поесть, кто-то попить. Одна добрая матросская душа где-то стырила старый тельник, от которого смышлёные «духи» тут же отрезали кусок рукава. В рукаве аккуратно прорезали четыре входных отверстия для лап и вот уже котёнок – настоящий матрос.Прозвище усатому новобранцу подобрали быстро. Деды наклеили на тельник котёнка кусок пластыря, на котором крупными буквами написали фломастером «БОЦМАН».

 

Вообще, в нашей роте животных любили, конечно, больше от скуки, но это была искренняя любовь, напоминавшая о доме. Как-то раз с крыши казармы на плац слетел воронёнок. Его быстро подобрали и сразу решили покормить. Чтобы не баловать птичку дармовым сухпаем, «деды» решили усложнить воронёнку задачу и одновременно поднять себе настроение. Слётышу быстро накрутили на клюв хлебную корку и стали смотреть, что будет дальше.

 

Несколько минут вся рота весело наблюдала за тем, как пернатое создание выбивало по столу азбуку Морзе, пытаясь отклевать от корки хотя бы крошку…

 

Ну, вот и утро. Сразу же после дикого крика дневального «рота, подъём», от которого кровь стыла в венах, я мешком рухнул вниз с трёхэтажной шконки, ободрав локти о металлическую раму кровати. Через пару секунд сержант второй статьи Махмачаев на ломаном русском гаркнул: «Паслэдние дэсять человек, которые останутся в казарме, заправлают все 400 щконок!»

 

Потом был топот десятков потных ног, какая-то давка у дверей и тишина. Когда осела красная кирпичная пыль, всем стало понятно, что произошло. Молодые тела призывников в один миг вынесли из стены вместе с кирпичами весь дверной косяк с дверью. Потом пара дней ушла на восстановление двери. Это было и развлечение, и полезное занятие для умирающих от тоски и безделья призывников.

 

Хорошее было время! А какой получился бы фоторепортаж!..

 

Двадцать лет прошло, а из головы не выходит рыжий паренёк с белыми, как у моей знакомой бурёнки Марты, ресницами. Звали его Витька. Сидит он как-то раз у стены казармы, и стирает носки «дедов». Я это увидел и меня, как током, шибануло:

 

- Ты чё делаешь! До дембеля хочешь носки стирать?

 

И тут Витька спокойно так говорит, глядя в тазик:

 

- Господь учил повиноваться властям, поставленным над нами.

 

- Кому? Вот этим вот? Это власти?

 

По-прежнему глядя в тазик, Витька так же спокойно ответил:

 

- Любая власть от Бога.

 

…Мы проговорили весь вечер до самого заката. Именно тогда я выучил Символ Веры, который Витька надиктовал мне наизусть. И таким вдруг показался мне сильным, таким несгибаемым этот рыжий худой паренёк, что на фоне Символа Веры и белых витькиных ресниц померк и вовсе исчез тазик с «дедовыми» носками. Нужно было иметь огромную силу воли, чтобы сознательно идти на соблюдение своих жизненных принципов. Я так не мог, может быть, потому я зауважал этого парня. Ушло помрачение души, накатившее, как внезапный ураган, и внутри стало спокойно и тихо. Я вспомнил храм, в который ходил перед армией, лампадку над своей кроватью и слова одного святого из книжки, название которой я даже не запомнил, но запомнил слова о том, что всё, что ни случается с нами, происходит по воле Божией. Значит, всё будет хорошо..."