​

                                                                                   - 2 -

​

​

​

​

​

​

​

- А чего рассказывать… Плохо, Гриша. Пока всё плохо. То наступаем, то отступаем… Второй год русский солдат кашу из пуль лопает, а его всё накормить никак не могут. Много наших солдат погибло. Германец нас пушками берёт, да так берёт - голову из окопа не высунуть, а у нас пушек нету.

 

Афанасий был не прав - были у России в начале Первой Мировой пушки, да только не там, где надо. Понаставили русские генералы пушек в крепостях, в то время как в распоряжении полевой армии находилось лишь 240 тяжелых орудий с гаубицами. На фоне Германии, у которой общее число орудий доходило до 9388-ми, из которых тяжёлой артиллерии было 3260, Россия с её неполными тремя сотнями полевых орудий выглядела бледно. Разница была ощутимой. Попробуй, повоюй. Да, к началу войны с Германией Россия собрала очень мощные силы - 1816 батальонов, 1110 эскадронов и 7088 орудий, но с точки зрения обеспечения войск артиллерией. Россия значительно проигрывала Германии.

 

Немцы не случайно сделали ставку на тяжёлую артиллерию - знали, что это их главная ударная сила, а потому не жалели средств для усиления «царицы полей». В мае 1915-го в бои на линии Дунаец-Горлице всего лишь за 4 часа германская армия выпустит 700 000 снарядов. Это было чуть меньше, чем за всю франко-прусскую войну 1870-71-го годов. Тогда германские артиллеристы выпустили чуть более 800 000 снарядов…

 

- Наши-то генералы думали германца на лошадях одолеть да пехотой, - продолжал удивлять Григория Афанасий, - а у того, вишь, пулемёты, артиллерия, танки, самолёты лучшие… Да и сам германец, как выяснилось, не промах - соображает в военной науке, и хорошо соображает. Где ж с такой силищей одними казачьими саблями и штыками справиться! Да и австриец тоже хорош - давит нашего брата.

- Ничего! С Божьей помощью, глядишь, и справимся, - поспешил заверить друга городовой, похлопав его по плечу.

 

Ефрейтор грустно усмехнулся:

 

- То-то с Божьей помощью наших тыщами в плен берут.

- Как это? - вскинул брови Григорий.

- А как обычно берут? Одни ранеными попадают, другие даже не понимают, что их в плен взяли, третьи флаг белый выкидывают.

- Да ты что?

 

Афанасий пожал плечами:

 

- И такое бывает. Тут, Гриш, как повезёт. А плен есть плен - не у тёщи блины лопать. Кто оттуда бежал, рассказывали, как там с нашими солдатами обходятся. И палками бьют, и нагайками за любой чих, и штыками колют, и уши ножницами режут, и кожу лампасами вдоль ног снимают... Одному, говорят, даже язык отрезали за то, что не хотел говорить про наши позиции. Заставляют окопы рыть и могилы, а кто отказывается, тех прикладами бьют. Германцы нашего русского брата не иначе как за свиней считают, буквально навозом, а себя избранными, мол, у них великая культура. Австрийцы, так те шибко любят русского солдата мучить. Любимое дело - дыба. Свяжут руки за спиной и на крюк, чтоб ноги на аршин от земли оторвались, и висит солдат несколько часов. Или привяжут к столбу, а то к дереву и стой. В Венгрии хуже мучают. Разденут солдата догола, в гроб потеснее положут и крышкой закроют. А чтоб не сразу задохся, в гробу 2-3 дырочки делают. И лежит солдат несколько часов почти без воздуха. Одни сознание теряют, другие задыхаются, третьи с ума сходят. Разве ж это люди? Воевать, так воевать - честно. Безоружного мучить легко, а ты с ним один на один попробуй. Но они, Гриша, так не могут. Им дай поизголяться. Потом удивляются, что наши с ихними пленными, как они с нашими, обходятся. А как ещё! Озлобились люди. Кровь за кровь, смерть за смерть… Война человека сволочью делает, к крови приучая. Вот в чём её главная беда. Колешь человека, и греха не чуешь. Это поначалу страшно, а потом привыкаешь. Только вот потом ночами всё это снится… Нельзя так, наверное. Хоть он и враг, а всё ж человек. Воюют-то политики, да генералы, а убивают простых людей, таких как мы с тобой, которым оружие в руки дали и на войну против воли погнали. Но я и другое понимаю - ежели над каждым убитым врагом слёзы лить, никакую войну не выиграть…

- Вот, значит, какие дела, - выдохнул городовой. - Я слыхал, что и дезертиры есть.

 

Ефрейтор  нахмурил брови:

 

- А куда ж им деваться! Есть. Я их, конечно, не оправдываю, - нечего тут оправдывать, - но в глубине души где-то даже понимаю. Ежели бы на фронте порядок был, то и дезертиров бы столько не было. Не хотят подыхать люди, как скот безгласный. Вот и всё объяснение. Когда вместо винтовок у солдат топоры да ножницы с лопатками, да дурак-командир, рассчитывать на победу не приходится. Что ни приказ, то дурь собачья! Тут, Гриша, знания нужны и оружие не хуже, чем у германца с австрийцем. И одна молитва тут не поможет… Думаешь, просто так в августе прошлого года генерал Самсонов застрелился, когда в окружение попал? Совесть его замучила.

 

Афанасий придвинулся к Григорию и, чтобы никто не слышал, тихо сказал:

- Как, скажи, германца бить, ежели на фронте снарядов нет, и ежели мы не только винтовки с патронами, но и лопатки сапёрные за границей покупаем? Ладно, трофейные ружья да пулёмёты после боя удаётся взять… Я вон, когда крепость Перемышль брали, обзавёлся австрийской винтовкой «Маннлихер». У нас тогда все этих винтовок набрали. Там их тьма тьмущая была! До этого-то всё из «Мосина» стреляли, а к ней патронов днём с огнём не отыщешь, да и самих винтовок - одна на пятерых. Хорошая, скажу, винтовка у австрийцев. Точно бьёт. Главное, патронов было - ящиками. Много мы тогда всякого оружия трофейного на складах взяли…

 

Понять Афанасия было можно. Россия, полностью зависевшая от поставок в армию от западных союзников, к моменту начала войны не имела практически ничего, кроме солдат и их стойкости. Объём необходимых заказов для русской армии был огромен и выходил далеко за пределы обычного вооружения. Оттого и ведомость, переданная вице-адмиралу Русину, занимавшемуся в Лондоне размещением за границей заказов на производство военного имущества, прежде всего, на производство пулемётов, винтовок и артиллерийских орудий крупного калибра, получилась невероятно большой. До 1-го января 1917-го года Русское правительство надеялось получить от союзников 2700 артиллерийских орудий различных калибров, в том числе калибром 8 и 12 дюймов с полным комплектом боеприпасов. Дальше ожидалось получение 1-го миллиона винтовок и 300 миллионов патронов к ним, а также 1-го миллиона пистолетов с четвертью миллиарда патронов и 21 300 пулемётов.

 

Русской армии в большом количестве нужны были 8,5 миллионов пудов колючей проволоки, толуол, порох, 300 тысяч вёрст телефонного кабеля и 20 тысяч телефонных аппаратов. Тыловым службам, как воздух, требовались 10 тысяч легковых и грузовых автомобилей и 15 тысяч велосипедов и мотоциклов.

 

Кроме того, солдаты нуждались в хорошей экипировке. Для этой цели было необходимо закупить 360 пудов подошвенной кожи, 3 миллиона пар сапог и 28 миллионов квадратных метров сукна. Завершал ведомость список авиационного имущества, медикаментов и нескольких типов стали. К сожалению, политика внесла свои коррективы в действия союзников, обрезавших поставки отдельных пунктов ведомости под предлогом необходимости снабжать собственные войска. Русским союзники начали помогать лишь после того, как вооружили собственные армии, снабдив их всем необходимым.

 

Однако вице-адмиралу Русину всё-таки удалось вытянуть из союзников согласие на увеличение поставок и немедленной отгрузки винтовок с патронами. Усилиями Русина к весне 1916-го года 25 корпусов русской армии получат 300 гаубиц. Пока же русская армия воевала как и чем могла…

 

Афанасий усмехнулся:

 

- Вот ты, Гриша, говоришь, мы с Божьей помощью врага одолеем. Тут только на Божью помощь и надейся. Больше-то не на что. Вот смотри.

 

Ефрейтор стал загибать пальцы:

 

- Сапог у солдат нет! Ходим, в чём Бог послал. Радуемся, если с мёртвых справную обувку удаётся первыми стянуть.

 

Афанасий ни в чём не покривил душой. С сапогами у солдат в 1914-м году действительно были огромные проблемы. К концу августа на фронт из запаса призвали 3 миллиона 115 тысяч «нижних чинов», ещё 2 миллиона человек было призвано к концу года. Каждому солдату полагалось две пары сапог - одна на ноги, вторая запасная. Уже к концу 1914-го года сапог не было не только на складах, но и на внутреннем рынке России, а впереди был тяжёлый 1915-й год. По прогнозам командования, с учётом возможных потерь и расходов, потребность Русской армии в сапогах должна была возрасти до 10 миллионов пар, покрыть которую было попросту нечем.

 

К задачам обеспечения армии обувью Россия оказалась абсолютно не готова. До войны производством обуви занимались, в основном, мелкие фабриканты, ремесленники и сапожники, справляясь с потребностью населения в сапогах, но с наступлением военных действий на фронтах Первой Мировой выяснилось, что кустарная промышленность не сможет обеспечить фронт сапогами. Перестроить отечественную обувную промышленность под всё возраставшие нужды армии в сапогах с ходу не получалось. Делать же обувь на передовой из шкур забитых животных, которых десятками тысяч гнали на фронт для пропитания армии, было некогда - нужно было бить врага. В итоге, шкуры скота, которых было достаточно для производства сапог, попросту гнили на полях.

 

К этому добавлялось разгильдяйство самих солдат, которые нередко меняли или продавали сапоги по пути на фронт населению, которое было только радо новой обувке. В мемуарах генерала Брусилова останется запись: «Чуть ли не всё население ходило в солдатских сапогах, и большая часть прибывших на фронт людей продавала свои сапоги по дороге обывателям, часто за бесценок и на фронте получала новые. Такую денежную операцию некоторые искусники умудрялись делать два-три раза».

 

На торговлю солдат сапогами командование VIII армии Юго-Западного фронта отреагировало соответствующим приказом от 14-го февраля 1916-го года: «Нижних чинов, промотавших вещи в пути, а также прибывших на этап в рваных сапогах, арестовывать и предавать суду, подвергнув предварительно наказанию розгами».

 

Обычно солдаты получали по 50 ударов…

 

Ни приказы командования, ни реквизиция сапог и сапожного материала в некоторых военных округах с принудительным изготовлением для армии не менее двух пар сапог в неделю, не помогли исправить ситуацию. Не помогли и распоряжения отдельных губернаторов, неудачно попытавшихся организовать массовый пошив сапог в тылу силами земских и военных мастерских сапожников, которых полицейские чины приказывали доставлять в уездные города под конвоем, как арестованных. В некоторых местах это вылилось в бунты и драки с полицией. По данным Военного министерства, в 1915-м году армия получит лишь 64,7% от необходимого количества сапог.

 

Пытаясь бороться с нехваткой обуви, 13-го января 1915-го года командование разрешит шить для солдат сапоги с укороченными на 2 вершка голенищами. За этим постановлением последует предписание выдавать солдатам ботинки с обмотками и «парусиновые сапоги» с голенищами из брезента. Сапоги и обувь в 1915-м году командование императорской армии будет закупать по всему миру, но, в основном, в Англии и в Америке, не считаясь с расходами. К сожалению, союзники не всегда качественно выполняли заказы, за которые государство платило весьма немало…

 

В 1916-м году ситуация не станет лучше. В Петроград поступит донесение от Командующего Казанским военным округом генерала Сандецкого о том, что 32 240 солдат запасных батальонов округа, подлежащих отправке на фронт, за неимением обуви будут отправлены на фронт в купленных по сёлам лаптях.

 

О том, что происходит на фронте в плане обеспечения солдат обувью, один из солдат напишет домой: «…Ходим наполовину в лаптях, над нами германец и австриец смеются - возьмут в плен кого в лаптях, с него лапти снимут и вывесят на окоп и кричат - не стреляйте в лапти свои»; «солдаты сидят без сапог, ноги обвёрнуты мешками».

 

Вскоре солдаты будут обуваться в то, что сможет служить хоть  какой-то обувью. Во многих частях из шкур забитого на мясо скота стали делать кожаные лапти, не забывая о плетении обычных лаптей из лыка, которых в 1916-м году в Бугульме Симбирской губернии армия закупит в количестве 24-х тысяч пар на 13 740 рублей при стоимости в 57 копеек за пару…

 

            Афанасий, словно получив возможность, наконец, выговориться, продолжал изливать Григорию свою изболевшуюся душу:

 

- Провизия с перебоями. Пушек не хватает. В некоторых полках ни топоров, ни мешков, ни сбруи конской, ни сена на корма! Снаряды и пополнение, порой, неделями ждать приходится. Как нас не прихлопнули ещё, не пойму. Всё только на упрямстве и стойкости армии держится. Ну, и на Божьей помощи. Русского солдата и прежде-то не жалели, а сейчас и подавно. Генералы кидают наши полки в бой чуть не с голыми руками, числом пытаются взять германца с австрияками, а оттого и убитых тьма и раненых без счёту. Виданное ли дело - в бой идём без артподготовки… Как, ну, скажи, Гриша, как можно без артподготовки?!

 

Григорий молчал и слушал Афанасия…

 

- Младших офицеров перебили как куропаток в первые же месяцы, а кого на их место ставить? Некого. Вот и берут на их места неграмотных солдат, которых возводят в чин за боевые заслуги. Храбрости хоть отбавляй, а знания воинской науки - ноль. Много такие офицеры накомандуют? У нас снарядов на позициях нет, а где-то их кучами навалено.  Слышал я от одного офицера, побывавшего в тылу, что на наших складах тыщи снарядов ржавеют. Человек проверенный - врать не станет… Это как, Гриша? А я скажу тебе, как. Саботаж это называется. Иногда, знаешь, даже мысли закрадываются - будто кто-то намеренно вредит. Сколько раз было - вот сейчас возьмём позиции германца, осталось только рывочек один сделать, а тут приказ отступать. Зачем? Для чего?

 

Городовой лишь вздохнул и покачал головой. Рассказ Афанасия был для него и откровением, и страшной правдой, от которой хотелось убежать куда подальше. Кругом про русские победы говорят, а оно вон как, на самом-то деле! По сравнению с невзгодами России, житейские проблемы Григория были микроскопическими.

 

Тем временем, Афанасий продолжил свой невесёлый рассказ:

 

- Германец из пушек стреляет, а мы в окопах сидим и молчим, потому как у нас на позициях снарядов нет! Единственное занятие - оружие чистить, подшиваться, кашу варить, да крыс окопных со вшами бить. Ежели бы не стойкость наших солдат, мы бы с тобой, Гриша, уже германскую баланду хлебали, а то и в общей ямке полёживали с дыркой в голове. После войны с японцем реформу в армии надо было срочно проводить, пушки лить, винтовки с патронами делать, пулемёты, а у нас всё конница с сабельками, куда ни плюнь. Только казаков зря положили. Против «Льюиса» даже самая лучшая конница бессильна.

- Это что за зверь такой? - спросил Григорий.

- «Льюис»-то?

- Но…

- Да пулемёт американский. Хорошая, скажу тебе, штука. Германцы его не зря используют. Даже название ему дали - «гремучая змея» из-за звука выстрела.

Внимательно слушая Афанасия, городовой недоумённо спросил:

 

- Неужто на фронте всё так плохо? Не может же того быть, чтобы командование сидело, сложа руки. Государь чего-нибудь придумает!

 

Глядя в кружку с квасом, Афанасий процедил:

 

- Он придумает… Государь, конечно, фигура большая, не нам с тобой чета, но, по всему видно, просчитался он, во Дворце-то своём сидючи. Не знаю, Гриша… Может, его генералы в заблуждение ввели. Или министры… Время-то нынче смутное. Не верю я, чтобы он ни о чём не знал… Может, не так докладывают? Чёрт их там разберёт, во Дворце этом. Мы с тобой не можем разобраться, какого размера портки себе подобрать, а тут политика. Я много над этим думал, в окопе сидючи - там время, знаешь, иначе идёт… Дурят нам голову все эти генералы с министрами, вот чего я тебе скажу. И правды не говорят.

- Думаешь? - тревожно спросил Афанасия городовой.

- Думаю… И даже уверен.

- И Государь?

 

Афанасий испытующе посмотрел Григорию в глаза. Перед ним в эту минуту сидел уже не просто друг детства Гришка Матвеев, с которым он плотву в Протве ловил, а государев чин - «ваше благородие».

Выдержав паузу, Афанасий тихо сказал:

 

- Может, и он… Мы ж не знаем. Ни ты не знаешь, ни я… Мы с  тобой, Гриша, совсем ничего не знаем, акромя того, что нам дают знать. Мы с тобой не ведаем, сколько волосков в собственной бороде, а тут война. Такого иногда наслушаешься в передышках между атаками…

 

Что-то вспомнив, Афанасий, вдруг, засмеялся.

 

- Ты чего? - спросил Григорий.

- Да был у нас в полку один ротмистр, в голову раненый, так тот как-то раз собрал вокруг себя рядовых, да и выдал им, мол, Николай и не Николай вовсе, а английский шпион. Мол, вся Царская Семья - один обман и заговор. Императрица, мол, шпионка, у которой есть отдельный телефонный провод для разговоров с Вильгельмом. Такого наговорил, хоть святых выноси. И ведь поверили. Не все, конечно - так, с десяток дурачков нашлось…

 

Тут Афанасий осёкся, поняв, что ляпнул лишнего.

 

- Как так? - удивлённо спросил Григорий.

- А… Не обращай внимания, - махнул рукой Афанасий и засмеялся. - Враньё, оно и есть враньё… Ты, гляди, не поверь. Я ж говорю, на войне всякого наслушаешься. Контузило того ротмистра в одном бою, с тех пор кругом заговоры дворцовые мерещятся. На войне, Гриша, как тебя зовут, забудешь. Психика у людей нарушается, вот и мелят языком всякие глупости. А того ротмистра потом быстро куда-то услали…

 

Солдат выдохнул.

 

- Ну, даже если бы Николай и не был Николаем, что с того?

- Как это, что с того? - взвился Григорий. - Афанасий, друг, ты ли это?

- Да я это, Гриша, я… Я тебе о том, что все эти тайны дворцовые, - Афанасий взглядом показал на тарелку с пирогами, - для меня не важнее, чем начинка вот в этом пироге. Он, не он! Шпион, не шпион… Родину, что ль, защищать не надо, или хлеб по-другому сеять, или лоб ногой крестить?

- Так-то оно так… - Григорий уставился на Афанасия. - Только не понимаю я тебя. Получается, тебе всё равно, кому ты на верность присягал?

- Дурак ты, Гришка! - усмехнулся Афанасий. - Одно слово, городовой.

- Ты, знаешь, того… - Григорий нахмурил брови. - Я, конечно, как ты, не воевал, но хлеб свой не ем напрасно!

- Да брось, Гриш. Ну, прости дурака. Я не со зла. Если б мне всё равно было, я бы давно за печкой сидел, занавесочкой прикрывшись, а не на штыки германские кидался, понимаешь? Или ты думаешь, что мне моих «Георгиев» за примерное поведение дали? Ты в суть смотри. Я тебе про что толкую? Про то, что ничего мы с тобой, не знаем - это раз. И ничего не изменим - это два. А тайны были, есть и будут всегда, а во Дворце подавно. Книжки читать надо исторические. Я вот про Францию читал, так там что ни новый Король, то сплошная тайна и заговор. У нас в штабе такие планы иногда придумывают, такие клубки плетут, чтобы германца запутать, что голова кругом идёт… Так человек устроен. Мы вот с тобой своим детям сказки сочиняем про то, как их аист в тряпочке принёс, и ничего, знаешь, на исповедь не спешим и голову пеплом не посыпаем, хотя обман чистой воды. Чего глаза-то мальцам не открыть, как дети делаются? А теперь скажи, что я не прав.

- Так то про аиста, а тут…

- Что тут? - оборвал Григория Афанасий. - Я, знаешь, в сказки про подставного Николая не верю. Это и ты выкинь из головы. Думаю, это всё специально агитаторы заморские болтают, чтобы панику в армии посеять, и солдата с позиций снять, да на Петроград повести. Ну, раз Николай не Николай, а не пойми кто, чуть ли не шпион английский, получается, и правительство у нас шпионское. И православие наше продажное, раз со шпионом снюхалось… Чуешь? Значит, заговор получается. И, значит, надо всё теперь снести к чёртовой матери в России, а это, Гриша, и надо нашим врагам, чтобы веру нашу христианскую вырубить, и чтобы родина наша ещё сильнее запылала - без царя и веры её легче выпотрошить.

 

Григорий вытащил платок и вытер покрывшийся мелкой испариной лоб.

- Ну, и разговорчики у нас с тобой, Афанасий…

- Да нормальные у нас с тобой разговорчики, Гриша. Жизненные… И я тебе ещё вот чего скажу. Я, конечно, присягал на верность Государю, но в бой я всё же за свою жену с ребятишками иду. Вот такая вот моя философия.

 

Городовой слушал Афанасия и жевал седой ус. Слова Афанасия о Государе заставили городового на некоторое время замолчать, уйдя в себя. Не каждый день можно услышать такое про Императора Российского, да ещё от русского обстрелянного солдата, дававшего присягу Царю и Отечеству.

 

…Между тем, Императора мучили свои думы, не менее тяжкие, чем думы Григория с Афанасием. Николай смотрел в окно и вспоминал совместную охоту со своим двоюродным «сухоруким» братом Кайзером Вильгельмом II в ноябре 1910-го, с которым в июле 1914-го судьба разведёт его навсегда, объединив с другим двоюродным братом - Королём Англии Георгом V. Хорошая была охота. И снимки получились неплохими… Но политика безжалостна. Даже к родственникам. Сегодня - братья, завтра - непримиримые враги. Ирония судьбы...

 

Первая Мировая война изменила все планы Государя, в том числе, и в отношении Вильгельма, в один миг ставшего врагом России и личным врагом Николая благодаря политике и начавшемуся переделу мира между ведущими державами, уже не имевшими возможности беспрепятственно получать ресурсы у своих индийских, африканских и южноамериканских колоний на правах вечных хозяев. Отныне за ресурсы нужно было воевать, иначе крах ждал всех. Англии уже нельзя было допустить усиление влияния Германии, стремившейся лишить Англию морского превосходства на Балканах. Франция, пытавшаяся захватить немецкий Саарский угольный бассейн, жила мечтой вернуть себе Лотарингию и Эльзас, которые она потеряла в войне 1870-71 годов. Германия хотела отнять у России Польшу, Украину и Прибалтику. Австро-Венгрия вступила в гибельные противоречия с Россией из-за стремления оказывать влияние на Балканах, опасаясь, что Россия станет господствовать на Босфоре и в Дарданеллах…

 

Это был такой клубок противоречий, распутать который могла только война. Николай понимал это, однако в его душе теплилась слабая надежда на то, что он может изменить ход событий. Возможно, поэтому 29-го июля, спустя сутки после объявления войны Австро-Венгрией Сербии, поводом для которой стало убийство наследника престола Австро-Венгерской империи эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево, Николай отправил из Петергофа Вильгельму телеграмму: «…Призываю тебя помочь мне в столь серьёзное время. Бесчестная война была объявлена слабой стране. Возмущение в России, полностью разделяемое мною, огромно. Предвижу, что очень скоро давление сломит меня, и я буду вынужден принять чрезвычайные меры, которые могут привести к войне. Чтобы избежать такого бедствия, как общеевропейская война, я прошу тебя во имя нашей старой дружбы сделать всё, что в твоих силах, чтобы остановить твоих союзников, прежде чем они зайдут слишком далеко. Ники.»

 

В тот же день в 18:30 Вильгельм ответит Николаю: «Я получил твою телеграмму и разделяю твоё желание установить мир. Но, как я сообщил тебе в своей первой телеграмме, я не могу считать действия Австрии против Сербии «бесчестною» войною. Австрия на собственном опыте знает, что сербским обещаниям на бумаге совершенно нельзя верить. Я разумею так, что действия австрийцев следует оценивать как стремление получить полную гарантию того, что сербские обещания станут реальными фактами. Это моё суждение основывается на утверждении австрийского кабинета о том, что Австрия не желает каких бы то ни было территориальных завоеваний за счёт сербских земель. Потому я полагаю, что Россия вполне могла бы остаться наблюдателем австро-сербского конфликта и не втягивать Европу в самую ужасную войну, которую она когда-либо видела. Думаю, что полное взаимопонимание между твоим Правительством и Веной возможно и желательно, и, как я уже телеграфировал тебе, моё Правительство прилагает усилия, чтобы этому поспособствовать. Конечно, военные меры со стороны России в Австрии были бы расценены как бедствие, которого мы оба хотим избежать, а также они подвергли бы риску моё положение посредника, которое я с готовностью принял после...»

 

Николай понимал, с кем имеет дело и что ждёт Россию в случае провала тайных переговоров. Пытаясь спасти Россию от войны, Николай ответит Вильгельму: «Спасибо за твою примирительную и дружественную телеграмму. В то же время официальное сообщение, представленное сегодня твоим послом моему министру, носило совершенно иной оттенок. Прошу тебя объяснить это различие! Было бы правильным поручить решение австро-сербской проблемы на Гаагской конференции. Верю в твою мудрость и дружбу. Твой любящий Ники».

 

Но Вильгельм вёл двойную игру. Сейчас он хотел только одного - выиграть для Германии время. Ввязавшись в большую игру, Германия оказывалась под угрозой войны на два фронта; на западе - с Францией, на Востоке - с Россией. Вильгельм прекрасно понимал, что воевать сразу с двумя противниками Германия в полную силу не сможет, поэтому единственным способом обмануть судьбу для Вильгельма был «План Шлиффена», который базировался на теории окружения и уничтожения противника с помощью сокрушительных ударов по его флангам с последующим выходом в тыл. Согласно плану графа Альфреда фон Шлиффена, Германское командование за сорок дней планировало разгромить Францию. Этого времени было достаточно для того, чтобы Россия провела мобилизацию. Дальше оставалось напасть на Россию, перебросив войска на Восточный фронт, используя развитую сеть железных дорог Германии. Для Вильгельма это было вопросом уже больше техническим, чем стратегическим, тем более, что союзником Германии в войне выступила Австро-Венгрия.

 

Предвкушая победу над Николаем, Вильгельм скажет своим генералам: «Обед у нас будет в Париже, а ужин в Санкт-Петербурге». - Теперь он хотел только одного - надавить на Николая, заставив его отменить мобилизацию. В следующей телеграмме Вильгельм напишет Николаю: «...Графу Пурталесу было поручено привлечь внимание твоего правительства к той опасности и печальным последствиям, которые влечёт за собой мобилизация; в своей телеграмме к тебе я сказал то же самое. Австрия выступает исключительно против Сербии и мобилизовала лишь часть своей армии. Если, как в теперешней ситуации, согласно сообщению с тобою и твоим Правительством, Россия мобилизуется против Австрии, моя роль посредника, которую ты мне любезно доверил и которую я принял на себя, вняв твоей сердечной просьбе, будет поставлена под угрозу, если не сказать - сорвана. Теперь весь груз предстоящего решения лежит целиком на твоих плечах, и тебе придётся нести ответственность за Мир или Войну..."

 

Несмотря на попытки Николая убедить брата использовать все свои дипломатические возможности для предотвращения войны с Россией, переговоры так и не дадут ожидаемого результата. Война становилась неизбежной.

 

29-го июля в 00:30 недалеко от Белграда, почти на самой границе, проснулась австро-венгерская артиллерия. Первый выстрел был произведён из 8-см полевой пушки М 1905 1-й батареи 38-го артполка, которым командовал капитан Вёдль. 31-го июля во Франции, Австро-Венгрии и в Российской империи была объявлена всеобщая мобилизация в армию, а уже 1-го августа Германия, собираясь воевать с Францией, объявляет войну России. Вильгельм не оставил Николаю другого выбора, кроме как принять вызов брата, объявив войну Германии.

 

С этой минуты для Николая начнётся уже другая жизнь, полная страхов, недоверия и беспомощности. Оставшись в окружении недальновидных генералов и двуличной придворной свиты, Николай так и не сможет вытащить Россию из ямы, в которую её столкнула его доверчивость и личная убеждённость в том, что Бог помилует Россию…

 

Афанасий прервал молчание Григория:

 

- О чём задумался, Гриша?

- О чём?.. На фронте у нас всё плохо, командиров нормальных нет… По твоим словам получается, что германца с австрийцем мы не одолеем. Выходит так.

- Да что ты, Григорий! Одолеем! Обязательно одолеем! В Галиции же одолели… Другой разговор, какой ценой. Пока мы тут с тобой сидим, там мальцы двенадцатилетние со взрослыми мужиками в одних окопах кашу солдатскую едят и в атаку ходят.

- Неужто такие малые?! - завёлся городовой.

- Это что! Я и одиннадцатилетних вояк видал, - сказал Афанасий, открывая свою полевую сумку. - У меня тут журнал есть хороший, «Искры» называется. Вот в нём об этих мальчишках и прописано. Вот послушай.

 

Афанасий нашёл нужную страницу и начал читать:

 

«Малолетний герой-разведчик, крестьянский мальчик с. Крестникова, Симбирскаго уезда Василий Наумов, 12 л., дважды ранен, награждён двумя Георгиевскими крестами, Георгиевской медалью и произведён в старшие унтер-офицеры…

Иван Казаков, 15-летний герой - казак Усть-Медведицкой станицы, Нижняго Цабитинскаго хутора, награждённый Георгиевским крестом 2-й, 3-й и 4-й степени. Отбил пулемёт у немцев, спас прапорщика Юницкаго. Участвовал в боях в Восточной Пруссии. Во время удачной разведки обнаружил германскую батарею, которая была целиком взята нашим отрядом…

Доброволец конный разведчик Василий Устинов, 16 л., за то, что разрезал неприятельския проволчныя заграждения и с тремя товарищами уничтожил немецкий разъезд в 12 человек, награждён Георгиевским крестом 4-й ст. и Георгиевской медалью. Был болен и вторично возвратился на позиции…

Доброволец Владимир Соколов, 16 л., москвич, воспитанник Строгановскаго училища, ранен в ногу на австро-германском фронте. Орд. св. Георгия 4-й степени и произведён в унтер-офицеры за снятие неприятельскаго секрета и за захват неприятельскаго пулемёта во время атаки…»

 

- Вот такие вот дела, Гриша, - сказал Афанасий, положив журнал в сумку.

 

Городовой обхватил голову руками и замолчал.

 

- Ты чего, Гриша! - Афанасий осторожно потрогал городового за плечо. Тот выдохнул и откинулся на спинку стула.

- Знаешь, Афанасий, это я в окопах должен сидеть, а не эти мальцы. А я вынужден тут со всякой гнилью дело иметь, а она, гниль эта, вот этих вот сироток за уши… Полы они, мол, натоптали.

 

Григорий повернул голову и посмотрел в сторону кухни, где тут же исчезла голова подглядывавшегоТрофима. Поймав взгляд Григория, Афанасий подмигнул ему:

 

- Ничего, Гришка. Кто-то и здесь должен за порядком следить. Мне бы сейчас твоими делами заняться. Ежели честно, Гришка, устал я воевать. Иногда хочется закрыть глаза, заткнуть уши и убежать в чисто поле куда подальше от всех этих…

 

            Афанасий махнул рукой.

 

- Ты думаешь, я за вот эти вот медальки в окопах вшей все эти месяцы кормил?

 

            Григорий лишь молча слушал друга, который говорил ему то, о чём служивые обычно молчат.

 

- Я за мать с отцом воевать пошёл, за нашу с тобой Вереюшку. А медали эти… Оно, конечно, приятно – вроде как, герой, только я вот теперь часто спать не могу. Такое иногда снится, хоть глаза не закрывай. Расскажу тебе напоследок случай один, который со мной приключился. Как-то раз врываемся в окоп – кровища, выстрелы, все друг друга на куски рвут. Сколько бились, сказать не могу, но очухался уже после того, как всё закончилось. Ходим с моим сослуживцем по окопам, трофеи собираем. Тут вижу – немчик лежит молодой, а из живота кишки комком торчат. Он их запихивает, а они обратно лезут. Нас с Митькой увидел и чего-то по-своему давай лопотать, а сам уж белый весь – почитай, вся кровушка из него вышла. Митька и говорит мне:  

- Да заколи ты его, Филипыч, чтоб не мучился!

Я-то, вроде, винтовку поднял, а сам чую - не могу я живого человека на штык посадить. В бою-то оно, вроде, легче, а чтобы так, безоружного… Ну, и не стал.

 

            Вспомнив об этом случае, Афанасий сжал спинку стула с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

 

- Не могу, - говорю, - Митька. Устал я от крови. Пусть живёт, сколько Богом суждено. Всё равно помрёт, так хотя бы не от моего штыка.

 

            Афанасий встал.

 

- Ладно, Гриша. Хорошо сидеть, а дела не отложишь… Ты извини, брат, но мне пора. Рад был тебя повидать.