- 3 -
Афанасий протянул руку другу детства. Тот крепко пожал её:
- И я рад. Надеюсь, победу вместе отпразднуем.
- Обязательно. Ну, бывай.
Ковыляя, Афанасий направился к двери, опираясь на трость. Григорий посмотрел на детей, казалось, не обращавших никакого внимания на взрослых:
- Ну, что, разбойники, наелись?
- Ага, - ответил Ваня.
Городовой улыбнулся:
- А я уж думал, ты немой.
Положив в сумки детей остатки хлеба с пряниками, Григорий спросил Маню:
- И куда вы сейчас?
- Пока в работники к кому-нибудь наймёмся. Мы привычные.
Глядя на детей, сердце Григория сжалось. Он понимал, что судьба их незавидная. Ежели от голода да холода не погибнут, то впереди их не ждёт ничего хорошего - беспризорная жизнь, болезни и раннее знакомство со всеми «радостями» сиротства. Повезёт, если в приют попадут или в Дом трудолюбия. Хотя… «Деваха бойкая, - подумал Григорий, посмотрев на Маню, - куда-нибудь с братишкой да прибьются. Такие в любом хозяйстве пригодятся».
- Вы, ежели что, ежели уж совсем туго будет, ищите меня - меня тут все знают. Найдём вам применение. Мне завсегда помощники нужны. Поняли?
- Ага, - сказала Маня.
Вдруг, городовой наклонился к ребятишкам, оперевшись на стол:
- Слушайте, а может, я вас куда пристрою, а? В Дом трудолюбия пойдёте?
- Неа! - уверенно ответила Маня. - Там воспитатели мучают.
- Да кто ж вам такого наговорил-то?
- Мальчишки.
- Эти наговорят… Там хотя бы еда есть, да одёжа с углом. Точно не пойдёте?
- Точно, - всё так же уверенно отчеканила Маня. - Мы так.
- Ну, ваше дело. Бегите тогда. Но если что, сразу ко мне.
Маня с братиком уже были в дверях, когда городовой окликнул их:
- Погодите! Подь сюда.
Дети быстро вернулись к Григорию. Опустив руку в карман, он вытащил оттуда полтинник и, наклонившись, протянул его Мане, сказав вполголоса:
- На вот… Да гляди, не потеряй!
- Это на-а-м! - не веря своим глазам, громко спросила Маня. Таких деньжищ она отродясь в руках не держала.
- Кому ж ещё. Вам, конечно.
- Спаси, Господи! - Маня поклонилась в пол.
- Да брось ты, в самом деле, - засмущался городовой. - Я ж тебе не поп. И спрячь деньгу подальше, чтоб не отобрали.
- Не отберут, - уверенно и как-то по-взрослому сказала Маня. Она взяла братика за руку, и они выбежали на улицу…
Увидев, что дети ушли, Трофим осторожно вышел из кухни и подсел за стол к городовому напротив него:
- Позволите, ваш благородие?
- Чего тебе? - недовольно спросил Григорий.
- Вы, ваш благородие, уж простите меня за ребятишек-то. Вспылил. Признаю. Не подумайте, что я без сердца. Нешто я не вижу. Сам уж пожалел. Всё невры!
- Не-е-вры! - протянул городовой, легонько стукнув костяшками пальцев по лбу Трофима. Грамотей! Нервы, запомни. Сиротки это, Трофим, а ты про невры!
- Да я понимаю, ваш благородие…
- Понимает он...
- Дома нелады, ваш благородие.
- И это повод уши мальцам драть? Ты их за порог выкинул и даже не спросил, по какой такой причине они у тебя полы, как ты выражаешься, топчут. Они, что ль, виноваты, что их тятьку в солдаты забрали, а мамка в родах померла?
- Ох, ты!.. Так я ж не знал, ваш благородие!
- Не знал он!.. Ты хоть раз голодал?
- Было…
- То-то я и вижу. Рожа, что опара дрожжевая, в двери не пролазит. Сразу видать, от голоду.
Григорий положил на стол деньги.
- Это тебе за обед. И бросай, каналья, пить!
Городовой вышел. Проводив его взглядом, Трофим выругался про себя и вернулся на кухню. Достав из шкафа бутылку браги, он огляделся - вроде, никого. Быстро налив стакан, Трофим перекрестился и тихонько сказал:
- Прости, Господи!
Потом выдохнул и залпом выпил стакан.
…Тем временем, Маня с Ваней уже бежали по улице, шлёпая по лужам. Сжимая в кулачке полтинник, Маня почти не дышала. Остановившись, она посмотрела на блестящий кругляш, на котором был изображён портрет Императора Николая Второго. Маня обняла брата и поцеловала его в макушку:
- Ванька, мы с тобой настоящие богачи!
Ваня посмотрел на сестру и спросил:
- А ты мне купишь леденец? Петушка… На палочке…
- Обязательно. Даже два.
Дети засмеялись и побежали наперегонки.
Полтинник! Настоящий! Серебряный! Полтинник - большое богатство! Месяц жить можно, если тянуть. Главное, чтоб мальчишки не отобрали…
Почти всю осень дети провели в лесу, временами забегая в Верею постоять у храма на паперти, побродить по рынку, да пошастать на задних дворах трактиров - там частенько появлялись целые булки с пирогами, пельмени и много чего ещё, что не доедали посетители трактира.
Вечерами дети пробирались в яблоневые и грушевые сады, где не было собак. Забраться на взрослую яблоню, не говоря о груше, Маня с Ваней не могли из-за малого росту, поэтому обычно Маня помогала брату забраться на ветки, посадив его себе на плечи. Держась за ствол яблони, Ванька наступал на плечи сестры и ловко забирался на нижние корявые и толстые ветки яблони, по которым он лазил, как юнга по мачтам корабля. Срывая яблоки, Ванька бросал их сестре, а та ловила их, складывая на траву кучкой. Если забраться на яблоню не удавалось, ребятишки собирали паданку, но упавшие яблоки всегда были с отбитыми потемневшими боками, неприятно пахли чем-то прокисшим и были уже не такими вкусными и сочными, как яблоки, только что сорванные с ветки.
Иногда удавалось набрать слив. Ах, какие же они были вкусные, свежие и сочные! Даже в самый жаркий день сливы внутри были всегда прохладными...
В Подмосковье осенью всего полно; ежели не ленивый, с голоду не помрёшь. Грибы, ягода, лесной орех… В тот год всё уродилось - и грибы, и ягода. Малину с черникой можно было бочками собирать. Бочек у детей не было, но корзинами носили, меняя ягоду с грибами на еду. Корзины детям дал добрый дедушка, которому они помогли почистить от навоза стайку и прибраться во дворе…
Малина в лесу крупная, сладкая, стеной стоит, опутав стволы клёнов и лесного ореха. Иные ягоды приходилось отрывать, а иные, чуть тронь, сами падали. Всякая попадалась малина - крупная и мелкая, сладкая и кисловатая, розовая и тёмно-вишнёвого цвета, уже перезревшая. А иногда попадалась жёлто-оранжевая, с крупными зёрнами. Слаще её не было. Одно мешало - крапива, почему-то обязательно росшая рядом с малиной. Нет-нет, да ужалит ребятишек. Долго потом волдыри не сходили.
Глядя на Ваню, собиравшего малину, Маня думала:
- Вот бы мамка сейчас радовалась! Мы бы ей сто корзин малины набрали.
…Полыхнув красно-жёлтым пламенем, мокрая осень сменилась пушистой зимой. С каждым днём становилось всё холоднее и детям приходилось искать новые способы для выживания. К тому времени Маня и Ваня уже успели раздобыть себе зимнюю одёжу. Положа руку на сердце, грешно было называть «одёжей» тот хлам, который болтался на детях. Но на большее они и не рассчитывали - понимали, что новую одёжу им никто не даст. Хоть такая есть, уже хорошо. У других сироток и этого не было.
Зимой нет того, что есть летом, но зато есть горки, качели и только зимой можно слепить снежную бабу и покидаться снежками, чем дети и занимались в промежутках между поисками пропитания…
В один из морозных декабрьских дней Маня с Ваней стояли на паперти у храма, куда они пришли незадолго до начала службы. Маня держала картуз, а Ваня прыгал то на одной ножке, то на другой. Вытирая мокрые носы, дети просили милостыню. Они даже не заметили, как сзади к ним подошёл настоятель храма отец Сергий и сказал густым, как деревенская сметана, голосом:
- Это откуда у нас тут такие прихожане маленькие?
Дети обернулись. Первой заговорила Маня:
- Здрасьте, батюшка! Благословите.
Склонив головы, ребятишки крестообразно сложили руки одна поверх другой. Отец Сергий благословил детей:
- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
К батюшке тут же поспешили другие нищие:
- Благословите, отец Сергий!.. И меня… И меня тоже…
Благословив нищих, батюшка снова вернулся к детям. Посмотрев на продрогших мальцов, одетых невесть во что и заметно выделявшихся среди прочих нищих, батюшка сочувственно покачал головой, спросив у Мани:
- Что-то я вас тут раньше не видел, богомольцы.
- Из Можайска мы, - ответила Маня.
Спрашивать о родителях отец Сергий не стал - по лохмотьям видно, что сиротки.
- Сколько насобирали-то? - с любопытством поинтересовался он.
- Вот, - Маня протянула батюшке драный картуз, на дне которого лежали два гривенника.
- Да вы богачи! Мне и то меньше подают. Голодные, небось?
- Ага, - кивнула Маня.
- Ну, раз ага, тогда ждите. После службы покормлю, а мне пока служить надо. Подождёте в храме?
- Ага.
…В храме было тепло и почти тихо, лишь слышалось шуршание одежды прихожан, которые молча крестились и, положив кто поясной, кто земной поклон, прикладывались к иконам. Огонёчки лампад, зажжённые перед иконами и на подсвечниках, едва заметно мерцали, делая храм уютнее, и настраивали душу на нужный лад. За Царскими Вратами слышался тихий разговор священника с алтарниками и звон кадила. Вскоре приятно запахло ладаном, и в алтаре раздался голос отца Сергия:
- Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веко-о-в!
- А-ми-и-нь! - запели на клиросе певчие.
Началась Божественная Литургия. Маня взяла братика за руку и подвела к большой иконе Божией Матери, казалось, смотревшей именно на Маню и Ваню. Наклонившись к братику, девочка тихо сказала:
- Давай молиться.
- А как? - спросил Ваня, не отрывая глаз от образа Богородицы.
- Проси, чтобы Богородица хлебушек дала и одёжу.
Дети смотрели на икону и своими словами просили Богородицу защитить их. Мамка Настя, когда была жива, говорила, что Богородица всех детей слышит и помогает им.
Вдруг, Маня вспомнила про денежки, которые им с Ваней положила в картуз вышедшая из дорогого экипажа молодая красивая барышня в сопровождении барина с большой бородой. Положив два гривенника, барышня участливо посмотрела на детей и сказала сопровождавшему её барину:
- Бедные дети… Как жаль, что я ничем не могу им помочь.
…Маня подошла к свечному ящику, рядом с которым в нескольких отделениях лежали свечи разных размеров. Опустив один гривенник в отверстие ящика, девочка взяла две длинных свечи, одну из которых дала Ване:
- Пойдём за маму поставим.
Поставив свечи, дети сели на лавку у входа в храм.
…Окончилась служба. Вскоре появился батюшка. Подойдя к детям, он ласково посмотрел на них:
- Ну, что, голуби, помолились?
Дети дружно кивнули.
- А чего ж к кресту-то не подошли?
- А мы не знали, - сказала Маня.
- Ну, теперь будете знать… Вы меня тут подождите, а я скоро. Нате-ка вам пока по просвирке.
Просвирки маленькие, круглые, упругие, с крестиком посередине. Даже есть жалко. Пока дети ждали отца Сергия, Маня взяла Ваню за руку, и они пошли смотреть иконы. Иконы были маленькие и большие, где в простых, а где и в дорогих серебряных ризах. Внутри некоторых под стеклом на верёвочках висели золотые и серебряные кольца и крестики - пожертвования прихожан, получивших помощь по молитвам святых...
Вскоре появился батюшка - уже одетый. К нему тут же подошли трое подростков, которые всю службу помогали ему в качестве алтарников. Это были дети отца Сергия - Иван, Николай и Василий. Посмотрев на сироток, отец Сергий сказал сыновьям, кивнув в сторону Мани с Ваней:
- У нас сегодня гости. Вы уж их не обидьте.
- Конечно, - сказал самый старший из сыновей, Иван, которому исполнилось уже семнадцать лет.
Все вместе они вышли на улицу, троекратно перекрестившись и поклонившись храму. Взяв Маню с Ваней за руки, отец Сергий улыбнулся и сказал:
- Ну, что, идём ко мне в гости?
- Идём, - ответила Маня и, хохотнув, бросила взгляд на Ваню, который покорно пошёл с сестрой в гости к отцу Сергию.
В доме батюшки было тепло и чем-то вкусно пахло. К дверям из дальней комнаты тут же вышла супруга отца Сергия - матушка Ирина. Увидев Маню с Ваней, она не смогла скрыть своего удивления:
- Да у нас гости!
- Ещё какие! - весело ответил батюшка, снимая пальто. - Господь странников нам послал. Надо покормить деток, матушка.
- Уже всё готово. Проходите в гостиную.
Сбросив в передней свои тулупчики и сняв опорки, дети застыли, не зная, что делать дальше.
- Чего такие боязливые? - сказал отец Сергий. - Смелее! Проходите!
Дети неуверенно прошли за батюшкой, оказавшись в большой светлой комнате с красивыми занавесками на окнах, подушками «пирамидкой» на кроватях и иконами в углу.
В комнату вошла матушка:
- Ребятки… Ваня, Коля. Помогите-ка деткам умыться. А ты, Васятка, пойдём со мной на кухню - кисель на стол отнесёшь.
Сыновья отца Сергия помогли маленьким гостям умыться, после чего вместе с ними сели за стол. Матушка сделала последние приготовления и, сняв фартук, села напротив детей.
- Ну, - выдохнула она. - Вроде, всё готово…
Вскоре появился отец Сергий.
- Помолимся, - сказал батюшка, - вместе со всеми повернувшись к иконам.
Отец Сергий прочёл молитву и перекрестил еду, тихо сказав:
- Садитесь. Кушайте.
Обед был дивным - русский борщ со сметаной, квас, фаршированные пироги с рыбой и ароматный хлеб. Такой вкуснятины Маня с Ваней не ели с тех пор, как их покормил господин городовой. Пока дети уплетали пироги, матушка тихонько отозвала в сторонку батюшку.
- Куда же их теперь? Вот ты их, батюшка, как котят, пригрел, и что, снова на мороз выкинешь?
Отец Сергий вздохнул:
- Зачем ты так, Ирина? Никто их не будет выкидывать… Покормим и проводим. Без благословения и гостинцев я их не отпущу. Ну, сама подумай - не брать же их к себе? Своих пятеро.
- Знаю, батюшка, знаю… Может, ты и прав, а всё равно жалко ребятишек. Ох, батюшка! Лучше б ты их просто благословил у храма, да гривенник дал, чем так… Пойду им хоть тряпьишко какое подберу.
Покормив детей, батюшка наложил в их сумки пирогов и хлеба, и даже денежку дал, а матушка надела на Маню почти новый сарафан, а Ване портки поновее подобрала и рукавички обоим подыскала. Одевая детей, матушка тайком смахнула невольно проступившие слёзы, сказав про себя: «Царица Небесная, прости Ты нас с мужем, но не можем мы деток этих взять. Не потянем».
Провожая ребятишек, батюшка положил им поочерёдно на головы руку:
- Благослови вас Господь! Да пребудет с вами Матерь Божия и ангелы!
Когда двери за детьми закрылись, матушка подошла к отцу Сергию и с укором сказала:
- Ты уж, батюшка, в следующий раз не делай так… Я себя какой-то предательницей чувствую.
Батюшка обнял жену, прижав её голову к своей груди:
- Время такое, Ирина. Самому плохо. Но, это лучше, чем ничего. Мы их хотя бы покормили, а там Господь позаботится, у него помощников много.
…Метель никак не утихала, продолжая вынимать своим холодом из маленьких путников душу. Ветер больно сёк иглами снега их лица. Маня крепко держала брата за руку, упрямо шагая вперёд. Она шла и вспоминала доброго городового, отца Сергия, яблоки и сливы, малину и речку Протву, в которой она с Ванькой не раз купалась. Сейчас это было таким далёким и, казалось, уже никогда не будет снова ни лета, ни осени, а будет только злая белая метель.
В Верее можно было остаться и до весны, но детское любопытство и наивная вера в то, что где-то есть лучшее и более хлебное место, перевесили доводы детского разума. Да и люди говорили, что в деревнях можно прокормиться. Как-то раз в одном из трактиров Маня случайно подслушала разговор двух извозчиков. Тот, что был выше и плотнее, говорил другому, мол, у старообрядцев всего вдоволь, все дети сыты, одеты, обуты, в каждом доме коровы, лошади, да и деньги всегда водятся. В тот момент в пшеничной головушке Мани и родилась мысль отправиться к старообрядцам...
Выйдя из Вереи рано утром и двигаясь вдоль реки Протвы, дети планировали добраться до ближайших старообрядческих деревень ближе к полудню, но всё изменила внезапно налетевшая метель, вмиг отнявшая у Мани с Ваней все силы. Спустя час замёрзшие и уставшие, они уже едва волочили ноги по глубокому снегу, держа друг друга за руки. Грязные и голодные, они хотели только одного - скорее поесть и согреться. В их холщовых сумках, перекинутых через плечо, лежали остатки вяленой рыбы, да несколько кусков хлеба - всё, что удалось насобирать за весь прошлый день. Снег набился им в большие прохудившиеся опорки, и если бы не плотные онучи, ноги давно бы помёрзли…
Сколько дети шли по заснеженной дороге, они не знали. До ближайшей деревни Васильево, по расчётам Мани, было уже недалеко. Девочка уже сто раз пожалела, что они с Ваней ушли из Вереи, но возвращаться назад было глупо. Кто знает, сколько ещё продлится метель, а деревня может быть уже за ближайшим поворотом.
Кабы не война, грелись бы сейчас Маня с Ваней на русской печке, глядя, как мамка Настя печёт вкусные блины, успевая управляться с чугунком, полным горячей рассыпчатой картошки, над которой клубился прозрачный дымок пара… Красивая была мамка Настя и добрая. Глаза голубые, волосы пшеничные, на щеках - ямочки, и «мушка» над верхней губой. Что бы ни было, всегда смеялась. Вечером, бывало, затеплит мамка Настя лампаду перед иконой, лучину зажжёт, сядет у печки и рубаху тятькину штопает, пока тот во дворе делами своими занимается. Штопает и песню тихонько поёт. Голос у мамки Насти красивый, глубокий. И сразу как-то спокойно, хорошо на душе становится…
- Маня, я больше не могу, - вдруг расслышала сквозь шум метели девочка.
Маня остановилась, закрыв собой от ветра братика. Натянув ему поглубже рваную шапчонку, она с мольбой посмотрела Ване в глаза:
- Нельзя нам останавливаться, Ванюша. Замёрзнем. Ты потерпи. Тут недалеко осталось. Да и метель скоро закончится…
- Не могу, Маня. Устал. Ножки не идут.
- А ты потихонечку.
- Я и потихонечку не могу. Мне бы отдохнуть. Плохо мне…
Поняв, что дальше братик идти уже не в силах, Маня обняла его, прижав к себе. Надо было что-то придумать, а что тут придумаешь, когда пурга заметает, словно хоронит заживо. Маня заплакала, но быстро взяла себя в руки. Вытерев слёзы, девочка огляделась по сторонам, всматриваясь в белую пелену. Вдруг, сквозь снежную завесу девочка разглядела большое ветвистое дерево.
- Всё будет хорошо! - подумала она.
Маня взяла братика под руку и быстро повела на обочину дороги.
- Идём, Ванюша! Нам к дереву надо. Ты только потерпи. Потерпишь?
- Ага, - кивнул Ваня, через силу передвигая уже начавшие коченеть ноги.
Девочка усадила братика под дерево с подветренной стороны, подложив под него сосновых веток, которых она наломала, и подоткнув полы тулупчика. Здесь ветер почти не чувствовался, а снег не беда.
- Ванюша, ты посиди тут немножко. Я быстро. Только до деревни сбегаю за подмогой и обратно. Только ты никуда не уходи, понял меня?
Ваня слабо кивнул. Уходя, Маня обернулась, успев на ходу крикнуть:
- Слышишь! Только никуда не уходи!
…До деревни Васильево Маня дошла уже почти по темноте - в Подмосковье в первых числах февраля темнеет рано, в начале шестого часа. Дом Щербаковых стоял первым на краю деревни, может быть, поэтому Маня приметила именно его, да и силёнок идти дальше у девочки уже не было. Метель к тому времени заметно ослабла, но холодный ветер, пробиравший и без того замёрзшую Маню до самых костей, отнимал у неё последние силы. Девочка уже не чуяла ни ног, ни рук, ни лица - всё было отморожено. Заметённая снегом, уже едва державшаяся на ногах, она кое-как добрела до забора.
- Ещё немножечко, - сквозь наползающую на сознание пелену подумала она. - Матушка Богородица, помоги!
В голове девочки была только одна мысль - успеть забрать брата.
В окне дома Щербаковых горел слабый свет, значит, дома точно кто-то был. Маня кулачком постучала в ворота. Во дворе залаяла собака, но хозяева не спешили выходить. Маня постучала ещё раз. Потом ещё. Вдруг, в голове девочки всё поплыло. Забор как-то странно перевернулся через голову и рухнул на неё. В глазах Мани потемнело, и она сползла на снег, потеряв сознание…
В свете лучины Евдокия вышивала, сидя на лавке у печи, когда услышала настойчивый лай Белки.
- На кого это она? - подумала Евдокия.
Надев валенки, женщина быстро накинула душегрейку с платком и вышла во двор. Ветер со снегом ударил ей в лицо. Прикрыв глаза рукой, Евдокия подошла к забору, увидев Белку, заливисто лаявшую на кого-то на улице.
- Да на кого ж это ты?
Белка завиляла хвостом, ещё сильнее залаяв.
- Кто там? - громко спросила Евдокия.
За забором было тихо, лишь свистел ветер.
Евдокия открыла калитку - никого. Совершенно пустая улица, только снег метёт. Пожав плечами, женщина уже собралась, было, уходить, как услышала под ногами лай Белки. Евдокия посмотрела влево и сквозь снег увидела лежавшую на земле маленькую тёмную фигурку.
- Боже милостивый! - всплеснула руками женщина. - Да никак дитё!
Если бы не Белка, Евдокия и не заметила бы в сгустившихся сумерках Маню. Она попробовала поднять девочку, но та не двигалась. Женщина кинулась в избу.
- Тимофей! Сюда, скорее! - крикнула Евдокия, разбудив лежавшего на лавке здоровенного мужика.
- Ты, чего, Евдокия?
- Скорее! Там ребёнок за воротами. Не то помёр, не то без памяти.
Быстро одевшись, Тимофей шагнул в сени, пригнув голову. Евдокия поспешила за мужем. За воротами по-прежнему суетилась Белка. Высунув язык, она всем своим видом показывала хозяевам, чтобы они торопились. Супруги подбежали к сидевшей на снегу фигурке, припорошенной снегом. Маня сидела спиной к забору, слегка наклонившись набок, бледная, с белыми губами и синими кругами под глазами.
- Царица Небесная! - охнула Евдокия.
Тимофей легко поднял с земли тело девочки и быстро понёс в дом, положив её на лавку у окна. Белые клубы холодного воздуха прокатились по полу, и растворились в полутьме избы. От порыва воздуха огонёк лампады перед образами Спасителя и Николы Угодника в переднем углу резко заколыхался, приведя в движение тени, которые тут же заплясали по стенам, отчего дом ожил, словно сопереживая Щербаковым…
Первые несколько мгновений супруги были будто в оторопи.
- Гляди-ка, совсем ещё дитё, - со стоном вырвался вздох Евдокии, с материнской жалостью глядевшей на Маню. - Годов шесть-семь от силы.
- Ты давай не причитай. Раскудахталась…
Наклонившись над Маней, Тимофей боязливо потрогал девочку. Та не шевелилась. Мужчина потрогал её руки, сняв с неё дырявые рукавички.
- Вроде, тёплая.
Тимофей попытался привести Маню в чувство, растирая ей уши и щёки:
- Девочка! Эй! Слышишь меня? Девочка!
Но Маня не подавала признаков жизни, продолжая неподвижно лежать. Посмотрев на жену, Тимофей дрогнувшим голосом тихо произнёс:
- Померла, видать. Чего делать-то, Евдокия?
- Да погоди ты городьбу городить! Ну-к, дай я.
Тимофей покорно отошёл в сторону.
Евдокия раскрыла полушубок и приложила ухо к груди девочки. Прошло несколько томительных мгновений, после чего Евдокия с радостной улыбкой сказала:
- Живая она! Точно живая! Бьётся сердечко-то! Раздевать её надо скорее, помёрзла она шибко, да и не ела, видать, давно, вот и обмерла.
Тимофей начал, было, стаскивать с Мани одёжу, но Евдокия сильным движением отодвинула мужа:
- Отойди уж… Сама… Лучше рубаху доставай потеплее. Я тут сама без тебя разберусь.
Пока Тимофей искал тёплую одёжу для Мани, Евдокия уже успела снять с девочки драный платок, такой же драный промёрзший тулуп с сарафаном и юбками, разбитые опорки и насквозь промокшие онучи, бросив всё тряпьё в угол.
- Как же ты, милая, в наших краях-то оказалась? - тихонько приговаривала Евдокия, растирая Мане руки и ноги. - Вот же беда…
МОИ КНИГИ
